Вениамин Додин - Повесть о разделённой любви

Однажды в 1935 году моя жена упомянула о том, что в Мюнхене она слышала разговор о некоей женщине по имени Ева Браун, с которой Гитлера связывают какие-то дела. Среди знакомых Гитлера подобные заявления всегда опровергались или же на них отвечали как-то неопределённо. На самом деле я довольно часто видел Еву Браун в последующий период времени. Мне никогда не приходилось летать только с ней одной, но она очень часто сопровождала кого-нибудь из высшего руководства страны во время полётов между Берлином и Мюнхеном – всегда, разумеется, только с разрешения Гитлера. Я любил ее и довольно много с нею беседовал. Ева, — зная о моей дурацкой прямоте, — часто наивно просила меня не сообщать Гитлеру об опасных ситуациях, возникавших во время полётов, чтобы не расстраивать его.

В Оберзальцберге Ева много гуляла с постоянно навещавшей её — школьной ещё — подругой «крошкой» Гертой Шнайдер – еврейкой. Скромной, незаметной женщиной с удивительно красивыми «семитскими» глазами. Она была на год моложе Евы. Художница – писала великолепные акварели. Вообще, человек талантливый. Прекрасно, — думаю, что именно так, – именно, прекрасно музицировала на фортепьяно. Было бы не так — Гитлер, — известно, грамотнейший меломан и ценитель мастерства, — не стал бы её слушать… По-тихому слинял бы… «Еврейку?» — спросил я. – Еврейку. А что, спросил Баур? Слушал же он своих генералов-евреев! И не в концертном зале – в кабинете и в штабах. А в Мильхе, Эрхарде, — генерал-фельдмаршале, — так он вовсе души не чаял (отец с 1926 года работал по его приглашению в «Люфтганзе», когда тот был там техническим директором и членом правления). — «Любовь зла!» — сам говорил. И смеялся. Ты не знаешь разве, что большинство берлинских евреев пережило войну? И только по взятии города русскими оказались в их плену… Перед самым концом Мильх (говорили, из-за судьбы каких-то евреев… не знаю точно… повздорил с фюрером. Лишился почти что всех постов… Не знаю, не помню)… После войны Герта вышла замуж за симпатягу-«текстильщика». Фабриканта. Перебралась к нему в Мюнхен. С женой мы, — года с 1960-го, — гостим у них…

По комнатам и холлам – везде фотографии Евы… Лучше бы убрать их – слёзы из-за них…

Ева на Бергхофе много фотографировала и снимала на камеру. Тоже, много и с наслаждением, снимала бифокаторами-телескопами летящих птиц. Птиц, их снимала сходу – на лыжных спусках… Вместе с Гретль (Маргаритой, младшей сестрой Евы, женой Фегеляйна, тоже когда-то работавшей в фото студии Гофмана) обрабатывала плёнки и пластинки. Но сама печатала удивительнейшие по композиции и качеству снимки. Даже выставки вместе с Гертой устраивали… (При мне уговаривала Баура учить её летать. Слышал, даже, что он начал тренировать её на своём Шторьхе. Но настучали Ему. Он с Бауром поругался… Баур дулся на него. Ева плакала: летать Он ей не разрешил!…). Она должна была развлекать себя сама целыми днями, а в последние годы правления Гитлера целыми неделями. Даже во время визитов в Бергхоф она оставалась на заднем плане. Но если Гитлер обедал только с близким кругом друзей, она всегда садилась по правую его руку. После завершения трапезы он целовал ей пальцы и вёл в соседнюю комнату, чтобы там вдвоём попить кофе и поговорить. Он всегда был к ней исключительно внимателен, как, впрочем, и ко всем женщинам (к Герде особенно), которые не только присутствовали на обеде, но которых встречал. Я разговаривал с Евой и о допустимых пределах её взаимоотношений с Гитлером. Она понимала, что никогда не сможет стать женой человека, которого любит. Она была согласна оставаться его любовницей. Временами Ева впадала в сильную депрессию из-за своего одиночества, из-за того, что она скрыта от глаз общества, но редко позволяла себе это показывать. Временами её навещала любимая ею Лени Рифеншталь. Приятельница — со времён работы Ева у Генриха Гофмана; – в его лаборатории обрабатывались плёнки приключенческих фильмов, в которых Лени играла с средины 20-х годов. Позднее она ставила потрясающие документальные фильмы… Они известны… А начинала — у Мари Вигман — танцовщицей… Красивей Лени женщин не видел… И в старости она была прекрасна!.. Вообще, женщина удивительная! Туда, на Бергхоф, она привозила свой «Голубой свет». Привозила свои «Победу веры», «Триумф воли». И конечно «День свободы – наш вермахт»… Нет! Таких картин больше не будет – снимать некому… После них одиночество Евы, — со всякими депрессиями и меланхолиями. — как рукой снимало! Ведь уставала она из-за того, что ей самой, в одиночку, приходилось воевать со своим угнетённым настроением. А после Лениных лент, да ещё когда любимый находился рядом, она всегда бывала лёгкой в общении и счастливой. Учитывая своё положение, она никогда не выступала в роли хозяйки дома при важных встречах. Только во время небольших дружеских застолий могла «снять вуаль». В таких случаях она всегда производила хорошее впечатление своей ненарочитой скромностью. Без всякого сомнения, день свадьбы, — которая оказалась возможной только в самом конце её жизни (стремительно сокращающейся, о чём было ей известно в деталях, и, не смотря на это), — стал для Евы самым счастливым. Общество о ней узнало уже в смерти. Так же как в смерти его самого оценило рыцарский поступок Гитлера. А Еву признало не просто его любовницей. Но законной и верной женой. Что для немецкой женщины награда величайшая. Не стоит преувеличивать роль Евы Браун, как это часто делалось. Она была несчастной женщиной, связавшей свою жизнь с некогда могущественным человеком и погибшей вместе с ним, когда удача от него отвернулась».

Мальчишкой, постоянно искавшим истину, в канун их свадьбы, — понимая необычность её, — я задумался: кто же из них более достоин этого союза? Предпочтения менялись: то Он казывался злодеем – да, даже так, ведь именно от него зависело их счастье (свадьба). Это он заставлял её страдать, упрятываемую в его резиденциях как в теремах когда-то в России… Когда меня приглашали к ним я был к ней ближе остальных. Женщина жизнерадостная, весёлая, общительная, она постоянно вовлекала меня в свои занятия-игры – одинокая, она сама с собою играла. И уж когда появлялся я, мальчишка, ребёнок по её представлениям, то тотчас превращался в их участника. Ей, «затворнице», было интересно разговаривать со мной: я являлся из совсем незнакомого ей мира. Даже не немецкого. Новости приносил. Кроме того, я много рассказывал ей о больном отце… Да, у него была очень скромная жизнь, на пике которой с ним случилось несчастье. Но человеком-то он был много чего повидавшим. Дружил с людьми неординарными, даже таинственными, могущественными, для широкой публики недоступными. И хотя бы этим интересным. И бабушка… И дедушка тоже, с которым был знаком и которого уважал её избранник…