Вениамин Додин - Повесть о разделённой любви

То она казалась недостаточно настойчивой, чтобы побудить (заставить) его сделать этот справедливый шаг (женитьбу). Потом понял – счастливы они были тем, что было с ними. И даже их смерть – счастье… Иначе-то что?.. И тут, — в который раз, — возвращался к сказанному Гитлером о… счастье деда и бабушки моих: «Жалкое двоемыслие сплетен – вот ответ развращённой верхушки общества мужеству их трагического счастья и величию разделённой ими любви»… Такое не на бумаге оттискивать типографской краской – высекать такое на библейских гранитных скрижалях!.. Предпочтение потому – ему… А ей?

…Думая о ней, вспоминаю другую женщину… Не сравнить их положения в жизни. Обстоятельств самой жизни тем более. Лётный капитан Ганс Баур сказал бы про них: «Их судьбы разного эшелона»! Но вот что сказал о ней в одном из своих интервью супруг её, старик уже, прожив с нею много больше полувека: «Женились мы по любви. Кроме того, я не мог не восхищаться молодой, искренней, без малейшего жеманства, молчаливой, стоически сдержанной, но солнечно жизнерадостной девушкой, безропотно несшей гордое достоинство неподъёмного бремени вечной сибирской ссылки, по пути в которую родилась в телячьем вагоне. После смерти в 1951 году мамы её, — отпрыска древнейших шведских, русских и немецких фамилий, — представительницы самой влиятельной в России ХIХ века полуавгустейшей семьи, она взвалила на себя всю тяжесть не шуточной ответственности за младших своих сестёр и брата-младенца. И поддержание чести десятилетиями уничижаемой властью своих великих предков. Очарование её было и навсегда осталось победительным. И взгляд её рассветных глаз был и остаётся для меня самым ярким маяком в моей очень непростой жизни. Возвратившись (переехав) в столицу, она выхаживала двух моих глубоких и сложных стариков – отца и прабабушку. И она же «закрыла им глаза» — ими любимая, почитаемая ими святою. Никогда она не позволяла себе повысить голоса. Никогда никого ни в чем не обвинила. В России она оставила сына с четырьмя внуками. Старшего – военного. Сегодня она счастлива на Святой земле, где в саркофаге храма Марии Магдалины на Масличной горе Иерусалима покоится прах её канонизированной прародительницы. А в армии приютившего её Израиля, — сдерживающей общемировой террор, — сражаются трое её внуков». Близко и хорошо зная её, позволю себе добавить: личность её, — несмотря на предельную открытость и пристальное внимание современников, — загадочна: причиной тому, наверное, одно из главных достоинств этой умнейшей и красивейшей женщины — редчайшая сдержанность и спокойная естественность. Самое главное её качество — ценимое во все времена и во все времена редчайшее – неприятие пустой светской болтовни…

Возвращаясь к Гансу Бауру, необходимо дать на него «объективку»: несмотря на громкие регалии и близость к Гитлеру, — он не был, не участвовал и не привлекался за «службу» в СС даже «самой справедливой в мире» сталинской фемидой. Не щадившей взятых в плен рядовых оперирующих армейских хирургов! Уничижали его и хамили за сам факт близости.

И так, мною задан был Ему вопрос: «почему Он не женится на Еве? Это же такое счастье – вместе!». Он ответил, как всегда, прямо: «Я не умею, — как твой дедушка, — заниматься сразу двумя важными делами. А семья, в моем понимании, не менее серьезное предприятие, нежели политика! Возможно, даже более серьезное… Чтобы решиться на союз с любимой я должен быть убеждён, что это не помешает второму тогда по значимости предназначению. Попросту, делу, которому я отдаю жизнь, — освобождению Европы от поразившей большевистской скверны…— И, загадочно, — Запомни: счастье может быть только внутри нас »…

Тогда я понятия не имел ни о самой скверне, ни об окончательном от неё освобождении. И уж тем более о технологии, с помощью которой должно было осуществляться или уже происходило освобождение. Рядом со мною, волею Провидения, оказался Человек, поразивший юношеское воображение обыкновенного германского Мальчишки. Я был восхищён победами моего вермахта над вонючими демократиями (вонючими они были тогда и остались такими по сей день!). Завороженный, следил я за стремительными рейдами танковых армий Гудериана по Польше, потом по ненавистной Франции, позднее по России, которая держит в плену бабушку. И бегом «лúса Роммеля» по Африке. Но я взрослел быстро: мне приоткрывались – одно за другим — до того мало волновавшие Его дела, представлявшиеся прежде низменными, будничными, не самыми главными. Я уразумел, наконец, что не впечатляющими победами его целеустремлённой открытой политики, не разгромом им парижских сифилитиков, — сладострастно и жестоко унизивших, ограбивших и растоптавших мою родину (преданную всё тою же скверной более 20 лет назад), — влюбил он в себя народ. И, конечно же, — и не только, — не за очищение Германии от душащих её орд банкиров и ростовщиков-кровососов боготворили его немцы-трудяги. Несчастные люди, сломленные безработицей и хорошо организованным левыми специалистами голодом. Народ принял его за активную деятельную немецкую человечность. Представь: тотчас по приходу к власти, — не медля ни дня, — занялся он главными жизненно важными проблемами трудящегося населения. Страна, полтора десятилетия «выживавшая» в лучшем случае супом из кормовой брюквы и терявшая 38 из полуста младенцев, рождённых калеками-инвалидами, ожила. Уже через год каждый её гражданин – от ребёнка до глубокого старика — имел из общественных столовых по две — в сутки — семисот граммовых миски гороховой похлёбки — да, да, именно сытной похлёбки с маслом и мясом!.. И не нужно ухмыляться: именно, похлёбки сытной и вкусной! Я взрос на ней и ею выжил (мясо, и масло для неё, — когда Он стал рейхсканцлером, — эшелонами везли из Прибалтики). И в день — по три двухсот граммовых ломтя отличного пшеничного хлеба (этот — из России, — из самой голодавшей Украины, точнее, — в которой процветал каннибализм. В которой поедали собственных детей. И которая жила призывами проходимцев, — Сталиным ещё не отстрелянных, — «Догнать и перегнать!»). А в это время наши немецкие дети до восьми лет получали по два 250 граммовых стакана молока в день. Которое, — огромными, как наши цеппелины, — цистернами, гнали из Дании и Голландии. И наши совсем недавно голодные дети стали, наконец, засыпать сытыми. А когда через полтора года взрослые получили работу – к станкам, в конторы, в лаборатории и на фольварки, — а ночью в постель, — сытыми приходили и все взрослые. Через два года каждый немецкий производственный рабочий по дотированным путёвкам отдыхал на курортах Европы. Бесплатными европейскими круизами — для лучших работников — путешествовал он по прибрежным странам. За четверть себестоимости приобретал, — по желанию — в рассрочку, — немецкие автомобили. Все немцы! И твои евреи в том числе, — да, и твои евреи, — если были это именно трудящиеся евреи. А еврейская пресса по всему миру (и сталинская в России, тоже пока ещё целиком еврейская — или я что-то путаю, дядечка?), — вопила истошно: «Пушки вместо масла даёт своему народу Гитлер!». И именно тогда вопила, когда сама, — уже более полутора десятилетия не лозунговые, но такие необходимые для выживания изнасилованного народа и масло и хлеб, — продолжала и продолжала гнать к нам «за пушки». Исходившего от массового голода и от ставшего уже непосильным трёх сменного труда на «оборонке». А Гитлер, тем временем, не только запретил для сытых своих рабочих вторые и ночные смены в промышленности. Но, — уже во время войны, и даже после Сталинграда, — не дал особого приоритета военному производству! А женщин – и только добровольцами – допустил к станкам лишь в самом конце трагического для Германии 1944 года! Он знал своих немцев: они справятся и без чрезвычайных мер. Он вправду стал их отцом. Любовью их. Их верой. Их надеждой. И, — запомни, — останется им навсегда в самых сокровенных нишах народной души… А ведь это, Бен, Его канонизация. Бессмертие Его…