Александр Глезер - Человек с двойным дном

И в Москве передо мной почти все издательские двери закрыты. Но разве когда вновь занялся пропагандой «живописного Самиздата» так окрестили мою коллекцию на Лубянке — не ведал, чем это кончится? То-то же и оно! Чего теперь жаловаться? А я и не жалуюсь. Перезимуем, как-нибудь выкарабкаемся. С таким настроением под занавес года мы с Майей и поехали проветриться в Ленинград. Соблазнили нас Юра и Ира Жарких. Ленинградцы, они появились в кругу московских неофициальных художников лишь несколько месяцев назад и с первого же прихода к нам прочно вошли в нашу жизнь.

Юра Жарких писал картины с начала шестидесятых годов, но, во всем требовательный к себе, лишь спустя десять лет решил приехать в Москву и показать их широкому зрителю. Успех пришел сразу. Особенно поражали созданные им портреты. Обладающий даром чувствовать людей, он воссоздает не внешний облик, а как бы изображает на холсте рентгеновский снимок души. Что-то от этого ясновидчества ощущается и в развернутых социально-религиозных композициях, среди которых чаще всего варьируется тема борца-диссидента, окруженного сонмом стукачей и обывателей, — слепые пятна в ячейках сети, опутавшей героя, — и тема нравственного очищения, запечатленная в распятии Христа. Оно, коричневое, тоненькое, подобное мучительно изогнутому, ссохшемуся корешку, присутствует почти в каждой картине.

Когда мы приехали в Ленинград, Юра работал над полотном из цикла «Беременные», очень для него важном, так как обнаженная женщина с огромным, вздымающимся животом представляется ему символом плодоносящего света, немеркнущей, вечно продолжающейся жизни.

Он так и не смог оторваться от мольберта, и мы пошли бродить по Ленинграду втроем с Ирочкой. Забивая переходы, магазины и кафе, по улицам царственного города двигалась толпа, а дивные строения венчались крашенной фанерой лозунгов. И лишь на пространстве широкой реки не было ни людей, ни лозунгов. Только ветер.

Ленинград, как всегда, поразил меня несоответствием формы и содержания, то есть крылатостью архитектуры и приземленностью жителей. Несчастное творение Петра! Когда-то центр подлинной аристократии как по духу, так и по происхождению. Революция сожрала и тех, и других. В опустошительные сталинские чистки двадцатых, тридцатых и сороковых годов, и в блокаду погибли остатки чудом уцелевшей русской интеллигенции. Из окрестных городков и деревень хлынул поток обывателей, уже обработанных советской пропагандой. Они с гордостью именовали себя ленинградцами, чванились и свысока посматривали на приезжих. В этой массе тонут отдельные истинно интеллигентные лица. Вокруг лишь высокомерные, самоуверенные физиономии:

Я писал эти строки в супермодерной гостинице для иностранцев «Ленинградская», в которой по знакомству Ирочка сняла для нас номер. Архитектор, получивший Государственную премию за сию душегубку из бетона и стекла, не предусмотрел одной «мелочи» — установки кондиционеров. И теперь-то, в зимнюю пору, пришлось непрерывно держать открытым окно, так что в узком нашем ящике жара от батарей сшибалась с холодом соседней Невы. А изнуряющими летними ночами, бедных туристов, потерявших сознание от духоты, десятками увозила «скорая помощь». Не беда! Зато придя в себя и вернувшись в «Ленинградскую», они могут лицезреть находящийся неподалеку, на Неве, легендарный крейсер «Аврора», тысячекратно воспетый в школьных советских учебниках, романах и кинофильмах. Еще бы! «Аврора», как утверждают историки Октябрьской революции, положила начало новой социалистической эре. Это ее грозные залпы заставили сдаться окопавшееся в Зимнем дворце Временное правительство.

«Новый мир» Твардовского попробовал посягнуть на святыню. Некий смельчак внес уточнения и развенчал миф. Оказывается, знаменитая «Аврора» выпустила один залп, да и то холостой. О, какой шквал проклятий обрушился на бесстыжий журнал и на крамольного автора!. «Аврора» так и осталась стоять неколебимо фальшивая, как все советские легенды. И по-прежнему, охваченный священным трепетом, простой советский человек, приехавший полюбоваться городом на Неве, ступает на ее дряхлую палубу.

В «Ленинградской» мы прожили два дня, и в этой гостинице, предназначенной в первую очередь для иностранцев, выглядели бедными родственниками. Дежурные по этажу, предупредительные к каждому балакающему на чужом наречии, нас будто не замечали. Если же были вынужденны отвечать на вопросы, то весь вид их как бы говорил: «И когда ты только отвяжешься?»

Рано утром 30 декабря мне взбрело в голову спуститься в вестибюль за газетами. Иду к лестнице, а вослед — хамским тоном:

— Ключи оставьте! В номере надо убрать.

Не отзываюсь. Но дежурная упорна:

— Мне что, за вами бегать прикажете?!

Поворачиваюсь, подхожу к столу и, наскребываю в памяти жалкий запас английских слов.

На ее круглом лице сначала испуг — всех не упомнишь — потом приветливая улыбка.

Вспоминается, как французская журналистка, бывавшая в клубе «Наш календарь», в 1961 году спросила меня:

— Почему, когда я в магазине обращаюсь к продавщице по-русски, часто грубят. Перехожу на французский — вежливо обслуживают?

Забавно, что то же самое случилось в Москве, в гастрономе на Преображенке. Прошу бутылку «Боржоми».

Продавщица не глядя:

— Нету.

Уже направляюсь к выходу, но возвращаюсь. Почему не попробовать? И на ломаном русском языке обращаюсь ко второй:

— Мой хотел иметь бутылку «Боржоми».

Пожилая тетя с готовностью кивает и кричит отошедшей напарнице:

— Вера, а Вера, тут иностранец пришел. Принеси-ка «Боржоми»!

Через минуту двигаюсь к дому с двумя бутылками дефицитной грузинской воды.

Да, в 1951 году не смей преклоняться перед Фарадеем, потому что он американец. В 1961-ом не слагай стихов о Вагнере, потому что он немец, И то и другое-низкопоклонство перед Западом. Но никогда эта формулировка не касалась обслуживания обычных заурядных иностранцев, приезжающих в СССР. Для них специальные и продовольственные и промтоварные магазины «Березка», чтобы в очередях не торчали и покупали что нужно. Для них в ресторанах зарезервированы столики. Для них бронируются номера в гостиницах. И не только бронируются. Тебя могут выгнать из законно занятого номера из-за неожиданного приезда зарубежных туристов. Крайне, видите ли, важно, что они о нас скажут!

А что говорят, когда распинаем Чехословакию, когда изгоняем из России Солженицына, когда давим картины бульдозерами и сжигаем их на костре, — на это начихать. Идеология превыше всего!