Александр Глезер - Человек с двойным дном

В начале далеких тридцатых годов, когда в Советском Союзе свирепствовал голод, когда на Украине матери поедали детей, остроумец Бернард Шоу, возвратившись из Москвы в родные пенаты, на вопрос корреспондента, правда ли, что в России нечего есть, ответил: «Нигде меня так вкусно не кормили». В сороковые и пятидесятые годы выходили на Западе книги вырвавшихся из коммунистического ада очевидцев, но Запад равнодушно от них отвернулся.

Но пробил час. Нашелся человек, которому было суждено взорвать постыдное равнодушие. «Архипелаг Гулаг» Солженицына обнажил перед содрогнувшимся миром чумные язвы лагерей «процветающего» социалистического общества и впервые заставил беспечных и спокойных задуматься о будущем собственных стран. Мы услышали о выходе «Архипелага» в начале января по западным радиостанциям. А с середины месяца с не виданной доселе злобой и разнузданностью развернулась антисолженицынская кампания. Великого писателя обзывали «выродком» и «предателем», «литературным власовцем» и «негодяем». «Правда» писала: «Слишком уж очевидны мерзостность и ничтожество этой фигуры».

21 января длившееся четыре часа партийное собрание Союза писателей постановило просить правительство лишить Солженицына советского гражданства. Задавленные, боящиеся друг друга люди старались не выдавать своих чувств, но порою не сдерживались. Поэт Л. сказал Майе в тот позорный для писателей день:

— Бывали хуже времена, но не было подлей. Какой-то аноним бросил ей на стол записку:«В нашей огромной пустыне воспрял пророк. Преклонитесь перед ним, светломудрым, духом сильным, боговдохновенным посланцем Его».

16 февраля, в день рождения своей матери, Саша Рабин справлял свадьбу. И вечером к дому Оскара начали подкатывать автомобили с иностранным номерами (дипломатическими и журналистскими). Впрочем, «подкатывать к дому» сказано не совсем точно, ибо в обширных Преображенских дворах проезжие части сделали настолько узкими, что больше одной машины, проехать по ним одновременно не могло. Поэтому образовался длинный хвост почти в сотню автомобилей от Оскарова двора и вылезший аж на главную магистраль — Большую Черкизовскую улицу.

Вечер выдался холодный, мокрый, ветренный. Те, кто приехал попозже — а среди двухсот гостей были и послы, — пробирались к дому в полутьме по мокрому снегу и грязным лужам. Гебисты, со всех сторон окружившие беспокойный участок, явно нервничали. С одной стороны, черт знает что за демонстрация с участием высокопоставленных дипломатов. С другой — законная свадьба. Не придерешься. В конце концов тайная полиция приняла, что с ней не часто случается, разумное решение. Ее одетые в штатское сотрудники стали подсказывать заблудившимся консулам и атташе дорогу. Когда же (и это вызвало среди художников искреннее веселье) приехавшие на празднество послы, поздравив новобрачных и посмотрев развешанные на стенах картины, стали отбывать, то гебисты как-то изыскали возможность подавать их машины прямо к подъезду.

— Удивительно, — улыбнулся Оскар, — но они трудятся вовсю. Лучших помощников и не надо. — Он очень устал в этот день и выглядел озабоченным. — Начальство, небось, не сомневается, что под видом свадьбы сына я организовал шумный протест против расправы с Солженицыным. А откуда же нам две недели назад, при рассылке пригласительных билетов, было знать о решении ЦК или ГБ выгнать его на Запад?

Мне же вспомнилось, как накануне свадьбы Майя спросила:

— Оскар, а ты не боишься именно сейчас устраивать такой сабантуй?

Он отрицательно покачал головой.

— Я так долго всего боялся, что орган страха у меня атрофировался.

Тем не менее, оснований для его озабоченности существовало достаточно. Уже с утра во дворе вертелись подозрительные личности и заглядывали в окна. Целый день раздавались дурацкие телефонные звонки. Да еще поймали на месте преступления давнего друга Саши Сергея Иванова. Они дружили с детских лет, вместе ежегодно отдыхали летом в деревне. И вдруг выяснилось, что этот услужливый, в доску свой Сережа, завербован КГБ. Уверенный, что в квартире никого нет (за несколько часов до свадьбы все разошлись — кто в магазины, кто на базар, кто на прокатные пункты за ложками, вилками, стаканами, тарелками), Иванов позвонил на Лубянку и принялся перечислять, кто из гостей ожидается вечером. Но неопытный агент допустил оплошность.

В дальней комнате дремал Евгений Рухин. Услышав сквозь забытье странный доклад, он очнулся, выскочил в коридор, где стоял телефон, и схватил стукача за плечи:

— Куда ты звонишь, подонок?

Тот настолько растерялся, что выронил трубку и пробормотал:

— В… кинотеатр…

Печальный инцидент вновь показал, что весь наш круг находится под наблюдением КГБ, и может быть даже те, кто вчера и позавчера и в течение доброго десятка лет являлись твоими близкими приятелями, сегодня, не устояв перед шантажом или угрозами, пошли на сотрудничество с гебистами и строчат на тебя доносы. Во всяком случае, история с Сергеем Ивановым произвела на узнавших о ней такое тягостное впечатление, что Оскар попросил не распространять эту новость, чтобы не омрачать торжества. Но разоблаченный агент на свадьбу и не пришел. Видимо, хозяева не велели рыпаться, коль засыпался.

Когда большинство гостей разъехалось и остались лишь друзья, разговор опять вернулся к гебистам, которые весь вечер так усердно вкалывали, и Оскар невесело пошутил:

— Теперь, после изгнания Солженицына, у них освободились руки и для нас.

Он оказался прав. Действительность подтвердила его предположение уже… через двадцать минут. Рухину позвонила из Ленинграда жена и просила срочно вернуться домой. Пока мы пировали, в их квартире булыжниками разбили стекла, ранив двухмесячного ребенка. А когда она вызвала милиционера, то блюститель порядка вместо того, чтобы выяснять детали и искать преступника, цинично объяснил:

— Нечего вашему мужу в Москву шляться! Тогда и окна целы будут.

Женя тут же собрался в дорогу.

Довольно сильно подвыпивший, но достаточно трезвый, Оскар обвел нас меланхолически-насмешливым взглядом и пообещал:

— Это еще только цветочки. Ягодки потом будут.

Лавина телефонных звонков, которая обрушилась на него со следующего дня, доказывала, что и на сей раз он не ошибся. Ему звонили рано утром, звонили и ночью. Не давали спать, работать, отдыхать. Звонили мужчины, которые угрожали избить, звонили какие-то женщины, которые приглашали на свидание, звонили молоденькие, судя по голосам, девицы и просили дать почитать «Архипелаг ГУЛаг». Телефонная какофония тянулась не сутки, не двое, не трое. Нервы у Оскара были давно уже не железные. Марат предложил, чтобы не он, а кто-нибудь другой снимал трубку. Малоприятным делом занялся я. Внимал злобным предупреждениям, истеричным женским визгам, нечленораздельным бормотаниям и думал: «Какое же тупое однообразие! Неужели не в состоянии ничего новенького впечатляющего изобрести?» Однако я их недооценивал. Как-то в полдень звонок: