Александр Глезер - Человек с двойным дном

— Хозяина нет, — ответил Рабин милиционерам. — Дождитесь его на улице. Раньше, чем придет, не начнем.

Незваные гости вроде бы подчинились и ретировались. Вскоре появились Комар и Меламид и… почти тут же в дверь снова забарабанили. А через мгновенье в комнату ворвались двенадцать человек. Четверо — в милицейской форме, остальные — в штатском. Один из прибывших резким отрывистым голосом отдал приказ:

— Поедут с нами этот, этот и этот! — тыкал он в отобранных хищным, похожим на клюв коршуна пальцем. Палец уткнулся и в Оскара, который, не двинувшись с места, спросил:

— А кто вы, собственно говоря?

— Начальник сто десятого отделения милиции, майор Савельев.

— Ладно, если необходимо, я поеду, — согласился Оскар.

— И я! — присоединилась Надя Эльская, молодая художница, ученица Оскара.

— Ты останешься здесь! — закричал Савельев.

— Я с вами не пахала, не тыкайте! — вышла из себя Эльская, в детстве воспитанная французской гувернанткой.

Савельев невольно смягчил тон:

— Нет, вы не поедете.

Предотвращая худшее — Наденьке ничего не стоило закатить истерику — вмешался Рабин:

— Если не поедет она, то не поеду и я.

— То есть как? — удивился Савельев.

— А так. Забирайте силой.

— Хорошо, — отступил Савельев. — Раз сама хочет, пусть едет.

В два рейса в 110-е отделение милиции, расположенное на Ленинском проспекте, перевезли всех присутствовавших в квартире, за исключением ее хозяина и Саши Рабина. Последнего не тронули, видно потому, что совсем недавно уже тягали.

Во время транспортировки первой партии «преступников» майор Савельев и шесть оперативников оставались в доме. Тридцатилетняя женщина, искусствовед по музеям Кремля, попросила разрешения позвонить домой и предупредить, что она задерживается.

— Нет, — отчеканил Савельев.

— А я позвоню, — бросила она и двинулась к дверям.

— Не пускать! — взревел начальник.

Но растерявшаяся охрана пропустила ослушницу, и та, зайдя в кухню, набрала номер. Разъяренный Савельев выскочил следом, выхватил трубку, буквально втащил женщину в комнату и с такой силой толкнул в спину, что она пролетела несколько метров и если бы Алик Меламид не подхватил ее, упала бы и разбилась.

Какое вы имеете право издеваться над человеком?! — вскричал Саша. — Вы злоупотребляете властью!

Зная, кто перед ним, и опасаясь неприятностей, Савельев ничего не ответил и лишь исподлобья поглядел на нахального юнца.

— Я тоже должен позвонить домой, — продолжал тот. — Пятилетний ребенок один остался.

Его никто не пытался остановить.

Здесь — явный алогизм действий милицейских тугодумов: безобидной гражданке не дали позвонить мужу, а сына Рабина, который вполне мог бы сообщить корреспондентам о случившемся, беспрепятственно пропустили к телефону.

В милиции на Оскара налетел дежурный:

— Кто вы? Почему были в квартире? Что имеете общего с хозяевами?

— Во-первых, на каком основании меня задержали и допрашивают? Во-вторых, если есть основания, то объясните их и задавайте вопросы по порядку.

— Понимаете, — откликнулся оперативник, — девятого мая на этой квартире произошла драка. Человеку, находящемуся сейчас в больнице, проломили череп. Натекло полведра крови.

«Ну и туфта! — подумал Оскар, — три дня назад драка случилась и только сегодня они спохватились. Все улики давно можно было уничтожить». А вслух:

— Раз уголовное дело — спрашивайте.

Неожиданно из угла полутемной комнаты раздался голос дотоле молчавшего человека:

— Вот вы о правах говорите! Сахаров и Чалидзе тоже на эту тему много кричат, но советское государство с их толкованием прав не очень-то согласно.

В СССР каждому пионеру ясно, что на такие скользкие темы милиция не разговаривает. Об этом позволяют себе порассуждать с диссидентами лишь чекисты-гебисты.

— Я свои права знаю не хуже Сахарова и Чалидзе! — разозлился вмешательством «лубянщика» Оскар. — И буду их отстаивать до конца во что бы то ни стало!

Человек, сидевший в углу, на рабиновское замечание не реагировал. Он свое сделал — показал смутьяну, что им занимаются не какие-нибудь мильтоны, а КГБ. Оперативник же вежливо сказал:

— Выйдите, Оскар Яковлевич, и подождите.

И сразу же вызывает на допрос Эльскую.

— Национальность?

— Русская?

— Вы русская? Непохоже.

— Мать у меня наполовину эстонка. Отец — русский.

— Как же вы, русская, в этой компании очутились?

Бедная Эльская и не сообразила, в чем кроется смысл вопроса. Только после того, как привезли на дознание кремлевскую экскурсоведку (назовем ее Зинаидой) и она вышла и поделилась услышанным с Оскаром и Надей, непонятное стало понятным. Во время допроса Зинаиды зазвонил телефон. Оперативник докладывал с воодушевлением:

— Всех взяли! Двадцать два еврейчика у нас в отделении!

Теперь-то вопрос, обращенный к Эльской, звучит вполне нормально. Почему она, русская, попала в окружение двух десятков евреев? Куда, дурочка, полезла? Хотя, конечно, все милицейские разговорчики были типичнейшей дешевкой, так как на квартире у Меламида собрался подлинный интернационал: и русские, и евреи, и латыши, и армяне. Однако подобный конгломерат не помешал оперативникам задавать двум студенткам Московского университета пошло-гадкие вопросы:

— Ну как вам понравились жидовские мальчики? — И угрожающе: — Еще раз заметим вас с ними — из университета выгоним!

Приятеля Комара и Меламида допрашивали с уговорами:

— Ты же русский…

— Русский.

— Давно их знаешь?

— Да.

— Что за ребята?

— Отличные ребята.

— И ничего особенного не замечал? Припомни!

Парень, пересказывавший нам достойный внимания разговор, объявил:

— И что я мог припомнить? Как Комар и Меламид христианских младенцев резали?!

А в отделении майор Савельев, прежде чем отпустить Рабина и Эльскую (с остальными не церемонились — почти всю ночь продержали), попросил их подписать протокол допроса и по-свойски поделился:

— Должно быть, попавший в больницу ошибся адресом. Наверное не там его побили. В беспамятстве он.

«Готова отговорка на случай шумихи — усмехнулся про себя Оскар, — милиция работает превосходно. Ошиблись по вине пострадавшего. И ведро с кровью — где-то в другой квартире».

Мне не довелось быть на несостоявшемся спектакле у Меламида. Но взбешенный наглостью гебистов я через неделю организовал сорванное действо на своей квартире. В комнату набилось тридцать-сорок зрителей — художники, дипломаты, зарубежные журналисты. Все прошло спокойно. Возможно, именно благодаря присутствию иностранцев.

Не успели мы переварить события на Ленинском проспекте, как приехавший из Ленинграда Рухин рассказал, что ему опять выбили стекла, и милиция вновь отказалась искать хулиганов. Впрочем, их адрес был всем нам превосходно известен.