Вадим Цыганов - Приходите в мой дом. Разговоры по душам о России, о вере, о любви. Золотые хиты

Вот скоро и нам там придется летать,
Лежать, взирать с той высоты
На красоту беспросветной ночи…
А впрочем, это пустые мечты.
Но страх мое сердце точит:
Что там? Кто там? Трамтарарам…
Откройте, Петр, пожалуйста,
Я Вам прошение передам.
Простите меня, а места
Еще есть в Раю,
На галерке, на самом краю?

Пустите по приглашению —
Вот контрамарка.
Я за кулисами постою…
Впустите, неужели Вам жалко?..
Вот такие веселые темы
Мой друг, развлекают сознанье,
И нервы оголены, как клеммы,
И замыканье в мозгу, замыканье.

Апрель, страстная, но беда с весной:

Гриппуют дни с намеком на поправку.
Такой я, брат, не видывал страстной.
В небесной канцелярии заявку
На Пасху позднюю не приняли всерьез,
И кашляет до слез, похоже, каждый третий.
А я тебе благую весть принес:
Мы Воскресенье это вместе встретим.

Подумаем, попьем, посмотрим вдаль с усмешкой
На перспективу тьмы за матовым стеклом.
И благодать придет к уставшим нам и грешным.
Не потому ли Пасху я равняю с Рождеством?
Такая связь две радости спаяла!
А тут еще зима не хочет уступать,
И в мире, как всёгда, воюют два начала.

Кто победит сейчас — не трудно угадать.
Всех вылечит весна, кто сможет оклематься,
И к жизни мы опять проявим интерес,
И будем мы всю ночь над вечной тьмой смеяться
И с верою кричать «Воистину Воскрес!»

По сути, он жалкий обманщик,
Страстей разжигатель пустых.
Он сам, словно маленький мальчик,
Обманет себя и других.

Он там, где минутная слава
С надменностью смотрит в глаза.
Смущение, лесть и забава —
Вот три его главных туза.
Он шулер, игрок, разводила,
Пропащий до мозга костей,
И как бы его не любила толпа — он холоден к ней.

А я не поэт, я — рифмовщик,
Отныне — и, may be, вовек,
На тонкое слово настройщик,
Раб Божий, простой человек.

Я запутался в днях своих, как в сети.
Годам к сорока шести
Начал грести не против, а, по своему убеждению,
Только лишь по течению,
Забросив якорь, да прежний бунтарский дух

Я, к сожалению, лишился двух
Ощущений — молодости и безнаказанного веселья.
И тело перезрелого движенья
Медленно переходит в чего осталось —
В бесполезную старость.

Так что, да здравствует закономерность!
КрЫсота сожрет мир!
Пустота требует жертв!
Только живому присуща бренность! Н
а ночь нынче лучше кефир!
А рюмочку — завтра в обед на десерт!

По таким принципам плывем в никуда,
Философствуем. А там — да и в царство Аида — айда!
Приглашает Харон, машет веслом, Обидно, да?
Но видно, все так и будет потом.
Светлой ночью или темным днем,
Когда до конца доплывем.

Ты и, вправду, меня приучила к потерям,
К этой лунной тоске, к скорпионьему жалу.
Мы летящие дни полнолуньями мерим,
И реальность уходит вдаль мало-помалу.

Ты и вправду пришла из глубинных мистерий
Со страстями других полудиких веков.
Перед нами давно закрываются двери
Лучезарных покоев и вышних миров.
Я с тобой из созвездья ковша выпиваю
Эту липкую влагу предутренних снов,
Я тебя наяву безвозвратно теряю
Среди вечной любви, среди страшных грехов.
Так прощай, возвращайся к той дикой свободе,
К первобытным клыкам, к глинобитным богам.
Но, надеюсь, душа на последнем излете,
Как подбитая птица, залетит в Божий храм.

Я не только свидетель — я исполнитель,
Соучастник безумного времени.
Я не сеятель, не мыслитель,
Нет названия мне и имени.

И поскольку всего лишь долька
Миллиардная я — и только,
Ты про меня позабудь.
Про кириллицу, вязь,
Про связь
Рифмы и души,
Про суть слов —
Пусть они умирают в тиши,
Как рыба в сети стихов.
Забывать, сжигать
Да закапывать
Останки всего
Пропащего Благоразумно.
И неумно
Хранить в памяти и в душе
То, что отжило уже.
А стихи да слова — тоже всего лишь обманка.
Дешевая картонка-дурилка.
И как ни жалко,
Все новое становится старым,
Да в дым и в глину уходит —
Подмечено тонко в Библии.
И только там душа находит
Ключ к небесным словам.
Но бликующую пустоту да словесный хлам
Увидит там Хам.
Не чувствуя чистоту Создателя,
Любящего
И зовущего,
Покаяния ждущего.
А кто остается для совести глух —
Тому не нужен Отец, Сын и Дух —
Не он ли есть образ предателя?
И потому,
Он Богу не очень послушен.
Как говорится: ни сердцу, ни уму —
Не ведает, кому служит.
Не знает, где сесть —
Вокруг добра и зла мухою кружит,
Никак не поймет,
Где Вано, а где мед,
Что схватит — то и жует.
Набьет живот,
А о душе
Не тужит уже.

А я, наоборот,
Размышляю о слове не в меру витиевато.
А как надо —
Не знаю. Как умею,
Так выдаю
Скользящую рифму свою,
В семь колец свитую, как змею,
Умудренную опытом,
Битую копытом Бесовским,
И, наконец, по понятиям мирским,
Забытую всем скопом людским.
Адресую избранным, любимым, дорогим
Строки свои
С размышлениями о жизни, о Боге.
Они порой жёстки, да не глубоки,
Как дни мои.
И никому я истин не открою новых:
За спиной сорок восемь апрелей,
Из них я, как Марк Аврелий,
Наедине с собой записывал тридцать неполных.
Но выхлоп — полупустой.
И хочется извиниться
За стиль юродивый свой, Д
а повиниться перед толпой
И просить нижайше
Лишь о душе моей помолиться
В храме ближайшем
За здоровье, коль буду живой,
А коль не — за упокой.

По расписанию я жил очень мало:
Школе я был не мил, достала
Армия, и я устало
Перевалил в поле зрения Музы.
Вузы
Были — не счесть им числа.
Кроме ГИТИСа,
Стремился к знанию сам,
Да заочно
Росла моя самообразованность радостно.
Но данность моя, сущность, как кость в горле закономерности,
Мешала целостности общества.
Но, определенно, все ценности естества
Я принимал душой.
А вот строй любой — порядок ли мировой,
С Золотой ли звездой, пяти ли, шестиконечной —
Я осенял крестом
Да с молитвой сердечной
Занимался легким трудом:
Писал, рисовал, читал,
По молодости рыбу ловил,
Крал да продавал
И был всегда потерянным для любой среды,
И ангельской, и бесовской.
Болтался между красной и голубой
И тихо
Лелеял надежду
Душу свою спасти
Ценою любой.
И годам к тридцати шести
Остепенился,
Утвердился в концепции главной,
Вернее-одной:
С верою православной,
Той, что держит доныне
Меня на земле этой грешной,
В трясине страстей мирских,
Во тьме грехов кромешной,
Плохих новостей,
Плотских поступков мерзких,
Аномальных людей,
Непутевых стихов,
Жить без которых нельзя.
И по жизни скользя,
Упираясь в экран, как баран,
Удивляясь цинизму и пошлости,