Вадим Цыганов - Приходите в мой дом. Разговоры по душам о России, о вере, о любви. Золотые хиты

Выпивая подряд две по сто стопки
Улетая в миры иной плотности
В среду антиангелов,
Телом всем приобщаясь к обманчивой беззаботности,
Забывая, конечно, про душу
Забивая, как Ной в ковчеге, на проклятую сушу,
Накатывая одну за другой,
Не узнаешь себя в человеке с дурной башкой,
В амальгаме кривой, и волна за волной
Угрызения совести накрывают сознание с головой,
Хватая, как рыба, ртом остатки былой благодати.
И, кстати, если остаешься живой,
Спасаешься водицей святой.
А если полу… не нарушая традиций,
Не скажу крамолу — оттягиваешься пивком,
А потом уж водочкой ледяной.
Все это — микро-запой.
Но когда любой раствор спиртовой,
Проникая по утру, как вор,
Через все «не могу», через пляшущий забор зубов
В утробу через дерганую губу,
Выносит печени приговор,
Вот тогда это точно — беда.
Это путь безвозвратный вниз,
Можно ставить диагноз: «алкоголизм»,
И забыть уже о душе навсегда.

Вот этого я и боюсь
Эта стадия где-то рядом
Возле меня,
Об ее края я кормою бьюсь,
Ощущаю душой, ловлю взглядом
И всем сердцем молюсь:
Господи, Боже мой, Прости и спаси,
И пронеси чашу сию.
На краю пропасти я стою,
Я слаб — посмотри, сколько лап тянут бесы к душе моей!
Господи, помоги ей,
Она по праву должна быть твоей.
Прости, Господи, каюсь,
Надеюсь и верю:
Не отдай душу Зверю!
Тяжек путь без тебя,
Бес рядом,
Побудь со мной, и любя,
Утешь своим взглядом.

Грехи мои страшные
Да стихи, от слез влажные,
Прости, и душу мою,
Я прошу и молю, спаси.

Планету всю опутал этот Спрут,
Му friend. Повсюду он — и там и тут.
Весь мир одет, обут
В великий и ужасный chino-бренд,
И в принципе, уже капут, my friend.
Да, чайники отважны и хитры.
Пред ними открываются миры
Мятежные.
Они окрылены,
И тень большой волны войны
Вплотную подступает к нам,
В просторы наши снежные,
Вплывает в даль пустую, по домам скользя,
Вселяясь в комнаты.
Да не волнуйся только ты
И, friend мой, не серчай
И сердце успокой. То — шутка.
Стихами я балуюсь,
Над хитрой рифмой бьюсь сквозной
И пью китайский чай,
Бодрюсь,
С бессонницей борюсь,
Сочувствую отчасти
Далай-ламе
И, милый мой, над чайноманией смеюсь
И рассмешить весь мир боюсь.
Но глянь-ка на штрих-код,
Узри проблему шире изнутри —
Игрушки и поделки в этом мире:
Все made in CHINA. Все!

Не верь сотрудникам ПАССЕ,
И ВВП вообще не верь.
Да ты в себя приди, закрой скорее дверь
Ключом китайским,
Носки китайские сними,
Виски китайской звездочкой натри
И виски граммов сто такие же прими.
Раскинь мозги —
На небе миллиард с лихвою звезд,
И китаезов столько же — не меньше,
А то и больше душ,
Мужчин и желтомордых женщин.
Вселенский, блин, коллапс.
Мир мчится под откос.
Ты видишь, сколько стало трещин,
Разломов тектонических, цунами,
Чертей, смертей,
Потопов, наводнений?
Их с гаком прибавляется с годами.
Все больше негативных изменений…
Прикинь, свяжи и сопоставь,
Как Данте говорил:
«Оставь Надежды всяк сюда входящий».
Здесь сфера Фюррера да Сатаны,
Он в этой области — смотрящий.
Давидовой звезды здесь кончики видны,
И над вратами этими маячит
Другая узкоглазая беда —
С тавром китайским желтая звезда.
Итак, Му friend, по-моему… THE END.

Гордыня да заточенность на себе,
Как трещинка на губе,
Саднит, беспокоит, роднит поэтов.
Поэтому у пиитов в судьбе
Много в шкафах скелетов
И всякой другой требухи
Гнилой. Грехи подпитывают стихи,
Страсти гонят рифму на рифы,
А слово — оно живое.
Не тронь за больное:
Заноет, завоет,
Кровью умоет,
И грифы-полудрузья

Слетятся, чтобы добить
Или просто помучить
Да чаю с кровью попить.
Случай всегда предоставит поэт, А нет
—
Так судьба — случай.
Впрочем, и сами стихи —
Полудрузья, полувраги,
Братья-близняшки,
Два рукава реки,
Смирительной рубашки.
Зашитые дебоширы —
Сиамские вампиры,
Стерегущие сонной музы шаги,
Пьющие кровь тщеславия,
Живущие славой и жаждой признания.
Хоть не печатайся и не пиши,
Живи себе, отрекись от бессонницы,
С рифмой, скользящей
От правды и лжи.
Открестись от поэзии настоящей,
Пепел рукописей всей толпе покажи
И голову положи.

Еще одна
Пролетела весна.
Пела она вечерами
Беспечными соловьями,
Настраивала
На лирический лад.
Оставляла следы
От слез да небесной воды
На щеках и стеклах,
В окнах отражалась сиренью
И, к сожалению,
Закончилась —
Оборвалась
По мановению лета,
С которым переплелась
Как бы случайно лучами света.
И мгновенно растаяла, растворилась,
В зрелой зелени,
И в душе моей притаилась
До времени.
Но, открывая окно,
Все же я нахожу еще
Остатки мая,
Плечи и щеки подставляя
Под косые осадки,
Играя
Ресницами с грибным дождем,
Май вспоминая
И утирая лицо,
Я говорю сам себе «подождем»,
Доживем
До другого мая.

Чаша весны переполнена — это мой май!
Черемухи и соловьев — через край!
И все это мне уготовано при жизни.
Я наблюдаю рай, краешек рая,
С безумной тягой из центра мая.
Туда, к Солнцу живому,
К миру иному,
Лучшему,
Всегда ждущему
Смертных простых,
Ныне живущих,
А в будущем — избранных или святых!

Ангелы сильно любили меня,
Держали на привязи, взаперти,
На самом краю. Но в иные края
Душа порывалась уйти.

Дрожащий огонь в желтом сколе зрачка
То вспыхивал, то исчезал,
Но утром, под тихие трели сверчка,
Он, умерший, вновь воскресал.

Ушли ли те дни в безвозвратную даль —
Поди-ка сейчас угадай.
И ангелов где та любовь, та печаль?
И где тот надломленный край?

Смешно и впрямь, но я есть центр мира
На краткий срок до даты роковой.
А ты ответишь: «Друг, как это мило,
Наверно, ты не дружишь с головой…»

Но мне поверь, я сердцем ощущаю
Движенье звезд и первый вздох весны.
Не я всем этим миром управляю,
Но мне другие функции даны.

Я — центр ощущений этой жизни,
Мир плотоядный тянется ко мне.
При всем моем библейском оптимизме,
Я — центр. Мир находится извне.

На стыке дней, на сломе двух столетий,
На этот мир, как мальчик, я смотрю.
Ну, а пока из легких междометий
И жестких слов плету я речь свою.

Я вижу бабочку, воскресшую в апреле,
Ликую я, но в сердце холодок.
Я — центр мира. Это, в самом деле,
Как бабочка, на очень краткий срок.

Не знаю ли я или знаю —
Тебя я, Илья, не пойму.
Но текста, извиняюсь за наглость твою, обожаю,
И посему
С листа ты опус мой сладкий прими.
Твою я книжонку листаю-читаю,
И малость смущаюсь,
Каюсь —
Мне стыдно, мой шер, мон ами
За то, что мусолю твое рифмоплетство в руках
А впрочем, чего я сам стою?
Включаю юродство в стихах —
Чего я сам значу?
Зачем я тебя вспоминаю,
Валяю, шутя, дурака,
На что свое слово я трачу? —
Не знаю.
Разбавив сарказм слегка,
Меж строк, листок,
Ты прими мою сдачу,
Пусть мелочь, дружок,
В век крупнокупюрный.
Я смог улыбнуться
Фигурной строфой
В глаза этой пошлости.
Пой да рифмуй,
По мере возможности, куй
Свое счастье,
Вылижи все, что испачкал строкой.
Эстрада, чтоб выжить, должна быть такой —
Отчасти безбожной, бездушной, бездарной и нагло-пустой.