Коллектив авторов - Ровесники. Немцы и русские [сборник]

Отец сообщил: «Я настоял на том и получил заверения, что мы поедем только на два года в Россию. Мне обещали, что мы будем жить в Москве или вблизи, наши дети продолжат беспрепятственно образование и мы сможем свободно передвигаться!» Мать не доверяла обещаниям, была огорчена и жаловалась. Но как же он все-таки решился? Ведь существовала же возможность тайного ночного бегства. И тут, я полагаю, мама не была опорой отцу. На протяжении всей жизни папа должен был выслушивать, что он совершил ошибку, что ему придется отвечать и годы провести за колючей проволокой.

То, что было поставлено на карту, в принципе, имело, для меня во всяком случае, второстепенное значение. Важно было только, что голоду наступит явный конец. С обоими господами внезапно появились продукты: перловка, хлеб и жиры. Однако за это папа исчез на несколько недель. Он возвратился толстым, откормленным, мы узнали, что он находился в «заключении в темной камере». Позднее появились сомнения, соответствует ли «заключение» истине. Зазвучало имя женщины, скульпторши, которая позже послала отцу в Россию роскошную бронзовую скульптуру обнаженной женщины, матерью сразу же заклейменную и спрятанную. Я увидел ее вновь, только когда мы собрались обратно в Германию. Сегодня она стоит у Корнелиуса в комнате.

В остальном мы отметили 1 мая, приобретшее впервые в нашей жизни значение. Появились портреты с совершенно новыми именами. Мы с воодушевлением часами таскали по улицам фотографии В. Пика, Сталина, Маркса и Энгельса. Настроение было исключительно мирное, праздничное, и было весело. Там мы встретили доктора Кошате, роннебургского педиатра, родом из Силезии, пережившего с женой и сыновьями бегство с родины. Это были очень музыкальные люди, и поэтому они магически притягивали мать к себе. Я боялся этого маленького мужчину с напряженным лицом, неприступным и несимпатичным.

Наступил август 1946 года. «Мы уезжаем в течение ближайших дней», – сказала мать. Почему тетя Тинхен присоединилась к нашей поездки в неизвестность, я не знаю. Я думаю, что она просто не видела перспектив для себя, а ее привязанность к нам, в особенности ко мне, было очень сильной, поэтому она решилась с нами на неизвестное будущее.

Юность в изоляции

22 августа 1946 года ближе к вечеру подъехал грузовик, и нас позвали. И по прошествии десятков лет я возмущаюсь, когда в газетах пишут об отце: «он находился в Советском Союзе по приглашению…» Конечно, в переносном смысле правильно! Это была авантюрная поездка на грузовике почти без света по разбомбленным и разрушенным автобанам и улицам, с которых достаточно часто надо было съезжать. У меня осталось абсолютно ясное воспоминание, как мы по призрачному временному мосту пересекли Эльбу. Со временем мы доехали до Берлина-Грюнау и устроились в маленьких домиках. Ранним утром по автобану в направлении Шенефельда приехали на обширное поле. На поле стоял одиноко маленький самолет. Он был из того сорта, которые, стоя наклонно с маленьким задним колесом, вытягивают морду в небо. Внутри все выглядело, как в корпусе корабля. Голые стены с деревянными ребрами, с маленькими, четырехугольными окошками, с центральными отверстиями размером с подставкой под кружку пива с пластмассовой крышкой, которую можно было открыть. В качестве сидений в распоряжении находились только пустые ящики от боеприпасов и в передней части самолетика узкая кушетка, походная кровать. Было летнее утро 23 августа 1946 года с очень холодным безоблачным небом. Кроме семьи Вайсс, насколько помню, были еще Херрманы из Лейпцига с маленьким мальчиком и Вестмайеры с дочерью, прозванной на борту Куно. Больше 15–18 человек, пожалуй, не было. Все другие лица и имена расплываются в памяти. Летели не очень высоко, небо безоблачное, хорошая видимость. Я удивлялся маленьким домам и множеству лесов. Не помню разбомбленных зданий. Забавно было открывать окошки и вытягивать руку наружу, ветер сгибал руку назад с сильным давлением. Когда я устал, меня положили на походную кровать, и я смог смотреть в окно на проносящийся мимо ландшафт. Я заснул. Продолжительность полета составляла, пожалуй, больше шести часов. Не было ни питья, ни еды. Когда я проснулся, мы летели уже низко над морем маленьких домиков и хижин. Никто не знал, где мы. Отец думал, исходя из направления полета, что Москва должна быть уже недалеко. Высадка произошла, как при вылете из Берлина, на поле. Ни дерева, ни какого-либо кустика, никаких зданий. Остался незабываемым совершенно чужой, однако приятный запах.

Когда я прилетел в 1964 году снова в Москву и вдохнул этот воздух, я вновь стал ребенком и был заворожен ароматом воспоминаний.

Мы сидели опять на лугу без какого-либо продовольственного снабжения очень долго, как, во всяком случае, мне показалось. Мы терялись в догадках, где находимся. Наконец подъехал старый маленький серый автобус почти без стекол и забрал нас. Поездка в неизвестность продолжилась. Со временем показался в поле зрения город, который родителями был определен как Москва.

«Там Кремль!»

Мы услышали это слово впервые. Нам объясняли, что речь идет о старом дворце или старой крепости царских времени, который является символом Москвы. Большое удивление вызывали троллейбусы, которые вели в пригородах полные женщины в нижних рубашках. Вообще казалось, что есть только женщины и дети. Если мужчины и появлялись в поле зрения, то это были очень потрепанные немецкие военнопленные, исполнявшие тяжелую физическую работу на строительстве дороги, или колонны еще более оборванных, очевидно, русских мужчин и женщин, находившихся также под охраной. Папа умудрялся бросать сигареты из окна и кричать: «Привет с родины». Нам было неловко. Но военнопленные не реагировали. У них были, наверное, на это причины. Автобус еще несколько раз встретил рабочие группы на строительстве дороги. Они никогда не исчезнут в течение следующих месяцев и лет из картин нашей жизни, правда, это касается русских, а не немецких военнопленных. Как мы узнали, это были заключенные, покрывавшие страну огромными колоннами. Это были однозначно русские рабочие группы. Позже в Обнинском мы контактировали с этими бедными преследуемыми людьми.

Вопреки ожиданиям – папа сказал: «Скоро мы будем в отеле» – мы снова выехали из Москвы. Ко всему мы испытывали ужасную жажду и были голодны, и никто не заботился о нас. После еще более долгой поездки по невероятно залесенной местности и по скверным дорогам и мостам, не лежащим на уровне дорог, что вело к ужасным скачкам автобуса, мы достигли Подольска. Здесь сделали наконец перерыв для туалета. Впервые мы испытали, что здесь понимается под гигиеной. На маленьком холмике, полностью загаженном и затопленном мочой, находилась неописуемая уборная. Кажется, родители постепенно начали понимать, куда ведет поездка. Из трубопровода, который висел высоко над улицей, текла тонкая струя воды. Мы жадно пили, так как с раннего утра не было никакой жидкости. В Подольске улица раздвоилась. Слева дорога вела в Калугу и Тулу, справа в направлении юго-запада. Через несколько километров лес изменился. Мы прибыли на бывшую фронтовую территорию. Нам сказали, что немцы в 1941 году продвинулись досюда. Лес выглядел ужасно, так как у всех деревьев отсутствовали верхушки. Прямо-таки бесконечный лес был просто полностью сбрит на высоте пяти-шести метров. Призрачный вид, хотя уже начал подрастать подлесок. Здесь якобы водятся волки. После нескольких часов утомительной поездки наша маленькая группа доехала до крохотного вокзала.