Роберт Колдер - Уилли [Сомерсет Моэм: Жизнь и творчество]

Процесс над Оскаром Уайлдом оказал на английскую общественность глубокое воздействие, последствия которого ощущались в течение долгого времени. Гомосексуалисты не могли более рассчитывать на непросвещенность широкой публики или ее терпимость, на атмосферу снисходительности к их мнениям, наклонностям и привычкам. Нетерпимое отношение к гомосексуалистам в течение последующих семидесяти лет нанесло непоправимый ущерб жизни, карьере и творчеству многих англичан.

В 1895 году сразу же после процесса над Оскаром Уайлдом гомосексуалистов в Англии охватила паника. Моэму, который тогда жил в Лондоне, исполнился двадцать один год, и вполне естественно, что процесс и его последствия не могли не волновать и его.

Очевидно, для юного и впечатлительного Моэма это был тяжелый период. Делающий первые пробы пера и мечтающий о литературной карьере юноша был поражен безжалостностью, с которой общество растоптало писателя, находившегося в зените своей славы. Никто, должно быть, сделал вывод он, не может бросить вызов общепринятым взглядам на интимную жизнь и сохранить свое положение среди других. Поэтому Моэм всегда будет самым тщательным образом скрывать от окружающих свои гомосексуальные наклонности. Подобно Фостеру и многим другим писателям-гомосексуалистам того времени, он будет прилагать все усилия, чтобы не показывать в создаваемых им произведениях внешние проявления этих наклонностей.

В то время как Оскар Уайлд проходил через свои круги ада, Моэм продолжал изучать медицину и мечтать о карьере писателя. Эти два занятия неизбежно дополняли друг друга. Занимаясь медициной, Моэм преследовал две цели: иметь возможность жить в Лондоне и овладеть профессией, гарантирующей стабильный доход на тот случай, если из него не выйдет профессионального писателя. Первые два года учебы тяготили его, и он прилагал усилия лишь для того, чтобы сдавать зачеты. Однако выполнение обязанностей помощника врача вскоре пробудило в нем интерес к работе. Однажды, когда болезнь лишила его возможности посещать палаты больных, он затосковал по ней. Позднее он вспоминал, что, возвращаясь из трущоб Ламбета после принятия родов, когда его черный саквояж врача служил ему защитой от царившего в этом районе насилия, он ощущал одновременно усталость и чувство удовлетворения.

В книге «Подводя итоги» Моэм пишет, что не знает лучшего способа приобретения жизненного опыта, чем работа врача, и утверждает, что он писал бы лучше, доведись ему заняться врачебной практикой года три-четыре. Польза от занятия медициной, говорил он, состоит в том, что она позволяет увидеть людей в их естественном виде, лишенных маски, которую они обычно надевают, чтобы скрыть свои чувства или в целях самозащиты. Кроме того, медицина позволила ему приобрести элементарные знания о науке и методах лечения, дисциплинированность и навыки работы, которых обычно недостает художнику.

Однако, как бы ни были важны приобретенные им в больнице св. Фомы знания, еще более важное значение имело влияние, которое они оказали на его характер и взгляды. В застенчивом человеке медицина пробуждает необходимое врачу любопытство («А теперь расскажите мне о себе») и определенное чувство уверенности («Я приказываю вам как доктор»). Кроме того, врач не должен ощущать эмоционального напряжения при виде страданий пациента, чтобы объективно, без излишних волнений поставить диагноз. Врач становится как бы «исцеляющим исследователем», платящим ту же цену, что и давший обет безбрачия католический священник. В Моэме объективный взгляд на человечество стал одной из главных его черт в жизни и писательском труде. Используя этот «диагностический» подход, Моэм часто невольно устанавливал непреодолимую преграду между собой и другими людьми, отчего те нередко испытывали неловкость. Знавшему Моэма Луису Моргану писатель казался «целеустремленным охотником за типажами. При встрече с ним сразу же создавалось впечатление, что он занимается „коллекционированием“, занесением повстречавшихся ему людей в ту или иную категорию человеческих существ». Хейзл Лайвери также признавалась, что, хотя она и обожала Моэма, он всегда внушал ей страх. «Возможно, это происходило оттого, — считала она, — что он был врачом. Всякий раз, когда мне доводилось бывать в его компании, у меня возникало такое ощущение, будто он прикалывал меня, как букашку, булавкой к операционному столу, чтобы рассечь и посмотреть, что у меня внутри». У Патрика Бека, сына одного из самых близких друзей Моэма, сложилось несколько иное впечатление о писателе: тот казался ему «игуаной, греющейся в лучах солнца на камне и наблюдающей своим уставшим, но цепким взором за пролетавшей рядом мошкой, ожидая, когда та легкомысленно приблизится на расстояние ее разящего языка».

Встретившись с писателем уже к концу его жизни, Майкл Уордел характеризовал его как «дружелюбного, располагающего к себе собеседника». «Правда, — добавлял он, — за внешним спокойствием скрывался критически оценивающий и не лишенный злонамеренности дьявол, пристально изучающий и мысленно составляющий образ собеседника, который скрупулезно, до мелочей сохранялся в его памяти, пока не понадобится перенести его на страницы своих произведений». Когда Лайонел Хейл интервьюировал Моэма в день его 90-летия, период ясного сознания у старого мэтра продолжался не более десяти минут. Во время этого просветления писатель неожиданно встал со стула и, сев на диван рядом с Хейлом, произнес: «Извините меня, но я хочу увидеть вас поближе». Когда Моэм вперил в журналиста свой пронзительный взгляд, по спине Хейла, по его признанию, побежали мурашки. «Я буквально застыл от страха», — признавался он.

Усвоение Моэмом методов, используемых в медицине, безусловно, оказало влияние на его литературный стиль. Один из критиков, анализируя манеру письма трех писателей, бывших врачей, — Джона О’Хары, Синклера Льюиса и Моэма, — указывает на некоторые общие для них черты. «Они лишены литературной манерности. Им претит метафизический подход и искусственность. Никакое потрясение не может вывести их из равновесия, и это помогает им точно передавать изображаемое. Свойственные врачам черты обостряют их наблюдательность и позволяют выслушивать собеседника; именно этими качествами объясняется то важное значение, которое они придают диалогу».

Длительная писательская карьера Моэма подтверждает эту характеристику. Но его учеба в медицинском институте имела еще одно преимущество, которое сыграло значительную роль в его становлении как писателя: благодаря близкому расположению больницы от трущоб Ламбета молодой врач познакомился с теми сторонами жизни, которые в противном случае оказались бы ему неведомы. Не многие писатели, принадлежавшие к его поколению и сословию, имели непосредственный опыт общения с обитателями лондонского дна. Моэм понимал это и мастерски использовал приобретенный опыт в своем первом же романе.