Автор неизвестен - Дневник кислородного вора. Как я причинял женщинам боль

Я помахал ей на прощанье и понесся прочь, словно у меня была еще тысяча дел, в направлении «Сохо Гранд».

В то время я работал в одном из самых знаменитых рекламных агентств мира над проектами двух его самых трудных клиентов, производителя фотоаппаратуры Nikon и журнала Fortune. Каким-то чудом все шло хорошо. Начальник, кажется, был доволен. Я не мог в это поверить, поскольку работал только вполсилы.

Итак, наступил великий вечер открытия выставки Эшлинг, и я ужасно нервничал. Предстояла встреча с ее друзьями. В мыслях я все еще считал себя ее бойфрендом. У нас просто был сложный период. Я имею в виду, я не то чтобы был слишком в этом уверен. У меня было мерзкое чувство, что я обнаружу нечто такое, что мне не понравится. Когда я явился туда, событие было уже в полном разгаре. Я протолкался сквозь впечатляющую толпу модных, комфортно чувствующих себя людей. Людей, которые, казалось, привыкли быть любимыми (странно так говорить, но именно такими они мне показались… пользующимися спросом). В общем, я попытался отыскать ее и поначалу не преуспел. Я видел огромную фотографию на задней стене бара. Вот и все, что там было. Большой бар и большое пространство стены за ним. Там было изображение фигуристов на льду, снятых в Вандербильт-Центре, с двойной экспозицией, так что один снимок накладывался на другой, создавая впечатление движения. На мой взгляд, такого рода работ можно было ожидать от фотографа в 1920–1930-х годах. Этакий русский Мэн Рэй, или если бы Кандинский заделался фотографом. Экспрессивность в классическом смысле слова. Я был шокирован тем, что мне это так понравилось, и разозлен тоже. Это означало, что она даже талантливее, чем я опасался. Она не только украла мое сердце, но теперь похитила и жизнь, которой я жил бы с превеликим удовольствием, если бы имел мужество не пойти в рекламное дело.

Не думаю, что в тот момент я понимал это на сознательном уровне, но мне было неуютно. Нет. Я завидовал. И сверх всего, когда я таки нашел ее, она держала в руках гребаную здоровущую камеру Iris, которую кто-то ей подарил (несомненно, какой-то мужчина), и гребаную большую пинту «Гиннесса». Пинту «Гиннесса»! Я вообще не видел ни одной за почти четыре года, не то что в руках девушки, которую любил. Земля у меня под ногами треснула.

Я вежливо кивнул, когда она представила меня подруге. Самой высокой девушке, какую я только видел в жизни. Должно быть, ростом за два метра. Я не шучу, она была охренеть какая огромная. Она приехала из Мэна специально для того, чтобы увидеться со своей подругой Эшлинг. Я сказал, типа, вот что значит дружеская верность. Она довольно свирепо заявила, что сделала это потому, что Эшлинг когда-нибудь станет богатой.

Помнится, мне это показалось странным. Итак, я застрял в беседе с пупком этой девицы о всяких благоглупостях, в то время как две самые большие любви моей жизни, «Гиннесс» и Она, скользили по бару. Эшлинг клевала поцелуем в щечку всех подряд. Заявился даже ее босс. Питер Фримен, как оказалось, был этаким седовласым существом херувимского вида в свободных джинсах и шерстяном свитере. Он выглядел гораздо старше, чем я его себе представлял. Чуть за пятьдесят. Помню, как испытал облегчение и подумал: что ж, по крайней мере, на его счет я могу не беспокоиться.

Я купил этой дылде порцию «Бейлис», и, по моему настоянию, мы присели за маленький столик, потому что я чувствовал себя до ужаса смешным, глядя ей в ноздри и притворяясь, что интересуюсь ее жизнью в Мэне. Единственное, что я от нее хотел, – это информацию о ее подруге, моей возлюбленной, восходящей звезде фотографии. Разумеется, я не получил ничего. Мы некоторое время сидели с ней, и вдруг я ощутил, как «Бейлис» расплескивается по моему лицу и груди. Сам себе не веря, я уставился на нее. Она случайно махнула пластиковой соломинкой в мою сторону. Принялась извиняться. Я осознал, что на моей нижней губе висит капелька. Я улыбнулся. Осторожно, тщательно вытер грудь и рот. Я отчетливо осознавал, что стоит только облизнуть губы, и может случиться все, что угодно. Между прочим, я договорился встретиться со своим другом Адамом из АА попозже вечером, если дела пойдут неважно. Это, решил я, и есть неважные дела. Как хорошо, что у меня был реальный человек, с которым я мог пойти и встретиться, вместо того чтобы хромать прочь под каким-то надуманным предлогом. Я посидел еще некоторое время и, угостив дылду еще одной порцией «Бейлис» (всегда джентльмен), попросил извиниться за меня перед Эшлинг, поскольку у меня назначена встреча за ужином.

Какая удача! Я выбрался оттуда. Та дылда излишне долго извинялась и пыталась сцапать меня за руку, умоляя снова присесть. Я ни за что не собирался оставаться – зачем, чтобы меня могли еще более подчеркнуто игнорировать? Да пошло оно все, сказал я себе, и вышел наружу, в приветливый мартовский вечер. Превосходно.

Всего через пятнадцать минут мы с Адамом шли наперекор неистовому ветру с дождем по Уильямсбургскому мосту. Мне это было на пользу. Полагаю, ему тоже. Я продолжал мысленно проигрывать тот момент с «Бейлис». Неужели это могло быть гребаной случайностью? Я пил все, что только попадало в руки, на протяжении более чем пятнадцати лет, и меня ни разу так не обливали выпивкой. Во всяком случае, случайно. Было слишком чудовищно предполагать, что она сделала это нарочно. Слишком параноидно. Так что я забыл об этом, – вроде как.

Я не стал звонить Эшлинг на следующий день. Я был убежден, что теперь знаю цену ей и ее компании. Я познакомился с парочкой ее приятелей (помимо той дылды), и у меня были все основания называть их богатыми скучающими ирландцами. Единственные типы, для которых унижение калчи (любого, кто не из Дублина) по-прежнему представляло какой-никакой интерес.

Но я сломался еще через день, позвонил и оставил сообщение со словами о том, какое удовольствие доставило мне знакомство с ее друзьями и что было бы чудесно как-нибудь снова вместе пообедать (вот я долбаный идиот, да). Она, разумеется, оставила другое сообщение, мол, да, было бы чудесно увидеться, и она с удовольствием пообедала бы со мной или еще что-нибудь, и т.д….

В конечном счете мы встретились за обедом в Cafe Habana на пересечении Принс и Элизабет, сразу за углом дома, в котором она жила. Я, конечно, пришел заранее, а она опоздала примерно на три четверти часа. Она ведь жила прямо за этим гребаным углом! Она даже специально привлекла внимание к этому факту. Я лишь пожал на это плечами – мистер Толерантность, мистер Понимание. Последовала обычная болтовня, ничего особенного, много чепухи о рекламе. А потом, ни с того ни с сего, она извинилась за довольно резкую реплику в мой адрес в тот вечер. Это оказало эффект пощечины. Вот что она сказала тогда: