Всеволод Иванов - Дневники

Дача — отъезд. Перерыв в записях.

Первая неделя. — 24 сент[ября] 1947 г.

Не так тяжело ехать, как выехать.

Сборы на эту поездку начались с весны.

Весной я хотел поехать вместе с детьми к Хан-Тенгри. Значит, нужно доставать деньги. Я рассчитывал на пьесу «Главный инженер» и сценарий «Город в пустыне». Как я и предполагал, то и другое, под разными предлогами, было засолено впрок. Пьесу Комитет по делам искусств не разрешил ставить как Октябрьскую, сценарий, после многочисленных переделок, до сих пор все еще не разрешен Министерством. Денег не оказалось. С трудом отправили молодоженов на курорт, а сами поехали в Переделкино, где и прожили лето.

Вот, лето окончилось, мы вернулись в Москву, и я по-прежнему собираюсь в Казахстан. Летом примирился с Фадеевым. В конце концов делить мне с ним нечего. Мы выпили в «забегаловке» около 8 литров вина, переговорили обо всем, о чем, собственно, я даже и не помню, и отношения наши уровнялись. Вернее сказать, его отношения, потому что — кто я и что я. Теперь он мне помог договориться с из[дательст]вом «Советский писатель», и вот вчера я получил деньги, которые смогу оставить дома, а себе должен достать в других местах. Я уже сговорился с «Гудком», написал письмо Ильичеву {499} , редактору «Известий», чтобы у него получить аванс; у Ильичева не выйдет, возьму в «Огоньке», во всяком случае, кое-что соберу. Думаю, что через неделю смогу выехать.

Предполагаю поехать в Алма-Ату, Фрунзе, Ташкент, Фергану и Ашхабад. Впрочем, на запас есть упрощенный вариант поездки: Алма-Ата, пустыня Бетпак-дала, Ташкент и оттуда в Кигенский район, юг Казахстана, где ноябрь может быть еще хорошим и можно походить по горам, по которым тоскую.

Исправляю пьесу с тем, чтобы повезти в Казахстан уже более или менее сносный текст.

Погода наступила прекрасная, солнечная; мы несколько раз ездили по грибы. Так как много слухов о грабителях, то все едут оборванцами и в лесу друг друга боятся, а едет людей множество. Я, на старости лет, ехал от Апрелевки до Рассудово на подножке: поезд был Мало-Ярославский, и дачных не пускали.

Встретил Соколова-Микитова {500} в «Известиях». Зашли в пивную. Он прилетел из Таймыра, где прожил с экспедицией, отыскивающей что-то, целых пять месяцев. Ему 55 лет. Экспедиция справляла ему там юбилей: повар, некогда служивший в «Астории», приготовил обед «романовский». Иван Сергеич сказал (разговор шел о старости) — «Я не чувствую ее. Но, иногда, пройдешь мимо зеркала, взглянешь, и ужаснешься: черт возьми». Под конец его охотничьей жизни ему повезло — он попал в такое место, где так много дичи, что он не мог стрелять. Олени ходят в 20 шагах от стойбища экспедиции, а куропатки не летают, бегают, как курицы. Собак кормят родом семги, и рыбы так много, что собаки объедаются и рыба валяется под ногами. Осенью было много подберезовиков; червивых нет совсем. Полярные березки ростом в длину ладони, а грибы их выше. Но все же растут в березовой роще. Там же, в пивной, после лет[у]чки, видел Кудреватых {501} , Полторацкого {502} , Рогова. Они пили водку с пивом, и хвалили меня за «Похождения факира», спрашивая четвертую и пятую часть. Посмеиваясь, я обещал написать. Написать, действительно, хочется, но вряд ли выйдет. Это еще труднее и недоступнее, чем поехать в Казахстан.

Один из знакомых Татьяны, очень расчетливый и деловой молодой человек, работающий в Министерстве иностр[анных] дел, — женится. Невеста у него — по профессии штукатур. Молодой человек сильно на возрасте, и не думаю, чтоб он женился по страсти. В связи с этим, Татьяна рассказала историю с другим своим знакомым, из Университета. Этот молодой человек был физик. Выдвинулся на общественной работе, и его пригласили в Министерство иностр[анных] дел. И здесь, в качестве дипломата, он преуспевал. Начальник однажды сказал ему многозначительно — «Вам нужно жениться». Это означало, что молодого человека хотят отправить куда-то за границу. Ну, естественно, молодой человек взволновался. Надо 200 лет твердить и проклинать, и просмеивать Запад, чтобы выдавить все идолопоклонство перед постоянно выутюженными штанами и такими же выутюженными домами, не говоря уже о мещанских мозгах. Есть способ, конечно, проще — дожить до 52 лет, но это не каждому удается, если, еще кроме этого, требуется сохранение молодости. Итак, молодой человек взволновался. Он стал вспоминать молодых девушек. Но их не было. Вспомнил об одной, как ему казалось, очень хорошей, с которой он учился в школе. Он побежал к ней. Оказалось, что она, действительно, если не любила, то симпатизировала ему. Он и женился.

Теперь он опять физик.

— Почему, — спросите вы.

Оказалось, что у его жены родители арестованы, а какой-то дедушка живет даже в Америке.

На этом дневник «Поездка в Казахстан» и окончил. Денег я не собрал, а через две недели с небольшим «Лит. газета» предложила мне поехать в Свердловск. Я и поехал. Так начался другой дневник.

А. слепо не верит в преступление Б. (своей жены?). Он с этой верой и умирает, хотя перед ним и появлялись доказательства ее преступности, б.м., она сама? Он принимает ее преступление за тяжелый сон. Все помогают ему верить.

19. IV.1948.

Зощенко долго рассказывал о том, как он пришел к умению писать пьесы. Он вывел закон — «каждое действующее лицо, даже эпизодическое, должно иметь свою историю, свой аспект, который и должно развертывать». («Я переменил любовницу», — сказал он небрежно, а сам — старый, морщинистый, в потертом костюме и в жилетке, которая заменяет ему галстук.) — Симонов, прочтя его пьесу, обещал ему «подбросить пару тысяч». — «Пару, значит, четыре?» — спросил Федин. Зощенко ответил, глубоко выговаривая «о» — «Он выписал две». — Зощенко спросил Б. Келлермана {503} : «Как вы себя сохранили?» — Келлерман ответил: «Я всегда прихварывал, а вот теперь мне стало легче». — Мне он сказал по-русски, когда я отказался от сахару: «Захар — нет?» Он объяснил — его спросили — «Танец Смерти?», подвижными своими пальцами, подчеркивая, он сказал: «Танец в смерти. Это история человека, который не желал, однако, сотрудничать с фашистами. Другого пути не было. Таких было много в Германии», — и он добавил: «Но этого нет сил рассказать». — Зощенко заметил, что немец что-то тщательно записывает: «Что?» Немец объяснил — «Он хотел поехать с женой. Его не пустили. Он обещал ей записать, что ест. И все записывает: салат, суп. Исписал уже 15 страниц». — Катаев и Зощенко в Ленинграде. Катаев позвонил: «Миша. У меня есть 10 тысяч, давай их пропьем». Приехал на одной машине, она ему не понравилась — велел найти «Зис—110». Нашли. За обед заплатил 1 200. Уезжая, вошел в купе и поставил три бутылки шампанского. — Объясняя свое поведение в инциденте с Зощенко, Катаев ему сказал: «Миша. Я думал, что ты уже погиб {504} . А я — бывший белый офицер». — За ужином, прихлебывая коньяк, Зощенко спросил Федина, который на мое приглашение пришел с задержкой и видел Зощенко впервые: «Костя, а ты не думал, что я — погиб?» — Горбатов {505} пригласил обедать, затем повел в «Националь» и там, под каким-то предлогом, повел Зощенко к немцам.