Гиора Ромм - Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика

Я снова вернулся к перекрестку Таса, намереваясь предпринять еще одну атаку на тот же танковый батальон. К югу от нас, на берегу канала, такое же звено из трех машин из нашей тель-нофской эскадрильи использовало точно такую же атакующую тактику. В третий раз устремившись в сторону канала, я увидел, как самолет Янива Литани из той второй тройки был подбит, вспыхнул и рухнул на землю в гигантском столбе пламени. В третий раз я стал набирать высоту, однако на этот раз совершенно изменив свою тактику, поднявшись на высоту, значительно превосходящую дальность зенитного огня. И хотя это сделало меня более уязвимым для египетских ракет земля-воздух, это позволило сделать правильный заход на цель и сбросить бомбы.

Что я и сделал.

Мой летный комбинезон можно было выжимать от пота. Мне подумалось, что египтяне подо мной, возможно, говорят друг другу: смотрите, если эти сионистские летчики возвращаются снова и снова, похоже, они вовсе не так умны, как мы думали. Чего египтяне не знали и не могли знать — что я командир эскадрильи и что я пойду на все, чтобы поддержать свой авторитет и установить планку для всей эскадрильи.

Я вернулся в Тель-Ноф к шести утра, выжатый, как лимон, и сильно обеспокоенный тактикой, с которой прошедшей ночью воевала оперативная дивизия израильских ВВС. Еще в воздухе по дороге домой я пришел к выводу, что нужно поменять план атаки наших троек и что следующие тройки будут использовать эту тактику — подниматься перед атакой на высоту, недостижимую для зенитного огня, в то время как один самолет тройки следит за запуском ракет земля-воздух.

Как только я приземлился, я связался с другими эскадрильями, чтобы обсудить изменение тактики. Однако ни у кого не было времени поговорить со мной. Все готовились к налету на сирийский генеральный штаб в Дамаске — атаке, о которой впоследствии напишут множество статей. То, что происходило на канале, оставалось проблемой, которую каждый командующий должен был решать самостоятельно.

Эхуд Шела, командир другой эскадрильи, базировавшейся в Тель-Нофе, погиб этим утром в семь-тридцать. Он погиб недалеко от того места, где я отбомбился двумя часами ранее. За эти два часа это был пятый летчик, не вернувшийся с задания. Двое погибли, двое попали в плен, одного удалось подобрать и спасти. В результате израильские ВВС отказались от прежней атакующей тактики в пользу новой.

Хотя шел всего четвертый день моего командования, к своему послужному списку на «Скайхоке» я смог добавить еще один сложнейший полет. Что важно, я начал становиться настоящим командиром, определяющим манеру проведения боевых операций. Все это стало возможным только при моем личном участии в боях .

Нет ничего восхитительнее, чем способность преодолеть страх в разгар войны. Здесь нет никакого волшебства; не нужно никаких психологических упражнений или магических заклинаний. Это происходит благодаря личному участию, взаимопониманию внутри эскадрильи, а главное, мужеству командира и его способности служить примером своим подчиненным. С этой точки зрения войну можно рассматривать как последний этап «лечения», позволившего мне стереть из памяти воспоминания о плене.

Этой ночью я лег в постель в пустой квартире в семейном общежитии — старой квартире, в которой никто не жил, предоставленной в мое распоряжение. Заснул без труда — я настолько устал, что отключился сразу же, как коснулся подушки.

Я спал около двух или трех часов. И тут появился он — ночной кошмар, не навещавший меня уже больше месяца. На этот раз я убегал от преследователей вдоль реки, обсаженной с обеих сторон красивыми пальмами. Каким образом меня занесло в Ирак, так далеко от Израиля ? — удивлялся я. Почему-то я решил, что это либо Тигр, либо Евфрат. Это означало, что даже если мне удастся ускользнуть от преследователей, к чему я отчаянно стремлюсь в первой части сна, мне все равно не вернуться в Израиль. Я бежал мимо пальм и, оглянувшись назад, увидел, что, в отличие от меня, мои преследователи не бежали. Они неторопливо прогуливались, кажется, даже улыбались, не проявляя никакой спешки. Тогда я взглянул вперед, пытаясь понять, куда ведет прибрежная дорожка, по которой я мчусь, как сумасшедший. Там не было ничего, лишь бесконечная тьма, готовая поглотить всякого, кто приблизится. Я бежал и бежал, и в тот момент, когда почти достиг тупика, смог наконец заставить себя проснуться.

Физическое возбуждение, обычное для момента пробуждения — учащенное дыхание, испарина, частый пульс, — на этот раз было гораздо сильнее обычного. Я сел и обнаружил, что нахожусь в совершенно незнакомой постели. Я спал на металлической армейской кровати, покрытой простыней, сделанной из какой-то особенно зеленой бумаги, какой я никогда прежде не видел, поверх которой лежали два шерстяных армейских одеяла. Я понятия не имел, кто следит за этой свободной квартирой и кто стелил постель. Однако все это было совершенно чужим. Встав с постели, я решил налить из холодильника стакан молока, чтобы успокоиться.

Зашел на кухню, впервые с того момента, как решил, что буду пользоваться этой квартирой, чтобы немного поспать. Маленькая кухня не изменилась с тех пор, как это здание было построено лет пятнадцать назад. Судя по всему, ею давно никто не пользовался. Столешница по обе стороны раковины была покрыта трещинами, а в самой раковине отчаянно метался таракан — один Бог знает, сколько времени он провел в этой ловушке. Дверцы шкафчиков были покрашены зеленым — тем же цветом, что и потолок моей камеры в каирской тюрьме Абассия. Пластиковые дверные ручки почти все были сломаны. Я почувствовал себя несчастным. Ни холодильника, ни молока в кухне, естественно, не оказалось.

Я надел летный комбинезон и серые армейские носки и сел снаружи, около входной двери. Совсем как Сами, сидевший по ночам под дверью моей камеры, когда внутри меня допрашивали Азиз и Саид.

Было три часа ночи. Вокруг царили тишина и покой. Не взлетали истребители, не садились вертолеты, вернувшиеся с Синая. Я попытался изобразить из себя психолога и понять, чем был вызван этот сон: общей сложностью и напряженностью утреннего вылета с Кохавой и Эйтаном — или же это был самый обычный, дежурный ночной кошмар.

В тот день я совершил два бомбовылета. В одиннадцать-тридцать утра я отбомбился в районе города Суэц, а на закате возглавил звено из четырех машин, брошенное против танковой группировки в районе «дороги Хроника» [85] Военная коммуникация («ось») в северной части южного сектора египетского фронта, восточнее Малого Горького озера. Часть т.н. артиллерийской дороги, которая шла на расстоянии 8-10 км от Суэцкого канала. , как называли это место на военных картах. Оба задания были выполнены без каких-либо осложнений. Оба раза не было никаких мыслей и эмоций вроде возникших после утреннего вылета, когда я был уверен, что меня непременно собьют. Эти задания напомнили мне, что далеко не каждое боевое задание является вопросом уровня «быть или не быть». И в то же время ночной кошмар напомнил: невозможно стереть шрамы, оставленные пленом .