Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Борисъ предпринимаетъ рядъ таинственныхъ манипуляцій, а часа черезъ два — мы всѣ въ одной камерѣ, правда, одиночкѣ, но сухой и свѣтлой и, главное, безъ всякой посторонней компаніи. Здѣсь мы можемъ крѣпко обняться, обмѣняться всѣмъ пережитымъ и ... обмозговать новые планы побѣга.

Въ этой камерѣ мы какъ-то быстро и хорошо обжились. Всѣ мы были вмѣстѣ и пока что — внѣ опасности. У всѣхъ насъ было ощущеніе выздоровленія послѣ тяжелой болѣзни, когда силы прибываютъ и когда весь міръ кажется ярче и чище, чѣмъ онъ есть на самомъ дѣлѣ. При тюрьмѣ оказалась старенькая библіотека. Насъ ежедневно водили на прогулку... Сначала трудно было ходить: ноги ослабѣли и подгибались. Потомъ, послѣ того, какъ первыя передачи влили новыя силы въ наши ослабѣвшія мышцы, Борисъ какъ-то предложилъ:

— Ну, теперь давайте тренироваться въ бѣгѣ. Дистанція — иксъ километровъ: Совдепія — заграница...

На прогулку выводили сразу камеръ десять. Ходили по кругу, довольно большому, діаметромъ метровъ въ сорокъ, причемъ каждая камера должна была держаться на разстояніи десяти шаговъ одна отъ другой. Не нарушая этой дистанціи, намъ приходилось бѣгать почти "на мѣстѣ", но мы все же бѣгали... "Прогульщикъ" — тотъ чинъ тюремной администраціи, который надзираетъ за прогулкой, смотрѣлъ на нашу тренировку скептически, но не вмѣшивался... Рабочіе подсмѣивались. Мужики смотрѣли недоумѣнно... Изъ оконъ тюремной канцеляріи на насъ взирали изумленныя лица... А мы все бѣгали...

"Прогульщикъ" сталъ смотрѣть на насъ уже не скептически, а даже нѣсколько сочувственно.

— Что, спортсмэны? — спросилъ онъ какъ-то меня.

— Чемпіонъ Россіи, — кивнулъ я въ сторону Бориса.

— Вишь ты, — сказалъ "прогульщикъ"...

На слѣдующій день, когда прогулка уже кончилась и вереница арестантовъ потянулась въ тюремныя двери, онъ намъ подмигнулъ:

— А ну, валяйте по пустому двору...

Такъ мы пріобрѣли возможность тренироваться болѣе или менѣе всерьезъ... И попали въ лагерь въ такомъ состояніи физической fitness, которое дало намъ возможность обойти много острыхъ и трагическихъ угловъ лагерной жизни.

Это была "рабоче-крестьянская" тюрьма въ буквальномъ смыслѣ этого слова. Сидя въ одиночкѣ на Шпалеркѣ, я не могъ составить себѣ никакого представленіи о соціальномъ составѣ населенія совѣтскихъ тюремъ. Въ пересылкѣ мои возможности нѣсколько расширились. На прогулку выводили человѣкъ отъ 50 до 100 одновременно. Составъ этой партіи мѣнялся постоянно — однихъ куда-то усылали, другихъ присылали, — но за весь мѣсяцъ нашего пребыванія въ пересылкѣ мы оставались единственными интеллигентами въ этой партіи — обстоятельство, которое для меня было нѣсколько неожиданнымъ.

Больше всего было крестьянъ — до жути изголодавшихся и какихъ-то по особенному пришибленныхъ... Иногда, встрѣчаясь съ ними гдѣ-нибудь въ темномъ углу лѣстницы, слышишь придушенный шепотъ:

— Братецъ, а, братецъ... хлѣбца бы... корочку... а?..

Много было рабочихъ — тѣ имѣли чуть-чуть менѣе голодный видъ и были лучше одѣты. И, наконецъ, мрачными фигурами, полными окончательнаго отчаянія и окончательной безысходности, шагали по кругу "знатные иностранцы"...

Это были почти исключительно финскіе рабочіе, тѣми или иными, но большею частью нелегальными, способами перебравшіеся въ страну строящагося соціализма, на "родину всѣхъ трудящихся"... Сурово ихъ встрѣтила эта родина. Во-первыхъ, ей и своихъ трудящихся дѣть было некуда, во-вторыхъ, и чужимъ трудящимся неохота показывать своей нищеты, своего голода и своихъ разстрѣловъ... А какъ выпустить обратно этихъ чужихъ трудящихся, хотя бы однимъ уголкомъ глаза уже увидѣвшихъ совѣтскую жизнь не изъ окна спальнаго вагона.

И вотъ мѣсяцами они маячатъ здѣсь по заколдованному кругу пересылки (сюда сажали и слѣдственныхъ, но не срочныхъ заключенныхъ) безъ языка, безъ друзей, безъ знакомыхъ, покинувъ волю своей не пролетарской родины и попавъ въ тюрьму — пролетарской.

Эти пролетарскіе иммигранты въ СССР — легальные, полулегальные и вовсе нелегальные — представляютъ собою очень жалкое зрѣлище... Ихъ привлекла сюда та безудержная коммунистическая агитація о прелестяхъ соціалистическаго рая, которая была особенно характерна для первыхъ лѣтъ пятилѣтки и для первыхъ надеждъ, возлагавшихся на эту пятилѣтку. Предполагался бурный ростъ промышленности и большая потребность въ квалифицированной рабочей силѣ, предполагался "небывалый ростъ благосостоянія широкихъ трудящихся массъ" — многое предполагалось. Пятилѣтка пришла и прошла. Оказалось, что и своихъ собственныхъ рабочихъ дѣвать некуда, что предъ страной — въ добавленіе къ прочимъ прелестямъ — стала угроза массовой безработицы, что отъ "благосостоянія" массы ушли еще дальше, чѣмъ до пятилѣтки. Правительство стало выжимать изъ СССР и тѣхъ иностранныхъ рабочихъ, которые пріѣхали сюда по договорамъ и которымъ нечѣмъ было платить и которыхъ нечѣмъ было кормить. Но агитація продолжала дѣйствовать. Тысячи неудачниковъ-идеалистовъ, если хотите, идеалистическихъ карасей, поперли въ СССР всякими не очень легальными путями и попали въ щучьи зубы ОГПУ...

Можно симпатизировать и можно не симпатизировать политическимъ убѣжденіямъ, толкнувшимъ этихъ людей сюда. Но не жалѣть этихъ людей нельзя. Это — не та коминтерновская шпана, которая ѣдетъ сюда по всяческимъ, иногда тоже не очень легальнымъ, визамъ совѣтской власти, которая отдыхаетъ въ Крыму, на Минеральныхъ Водахъ, которая объѣдаетъ русскій народъ Инснабами, субсидіями и просто подачками... Они, эти идеалисты, бѣжали отъ "буржуазныхъ акулъ" къ своимъ соціалистическимъ братьямъ... И эти братья первымъ дѣломъ скрутили имъ руки и бросили ихъ въ подвалы ГПУ...

Эту категорію людей я встрѣчалъ въ самыхъ разнообразныхъ мѣстахъ совѣтской Россіи, въ томъ числѣ и у финляндской границы въ Кареліи, откуда ихъ на грузовикахъ и подъ конвоемъ ГПУ волокли въ Петрозаводскъ, въ тюрьму... Это было въ селѣ Койкоры, куда я пробрался для развѣдки насчетъ бѣгства отъ соціалистическаго рая, а они бѣжали въ этотъ рай... Они были очень голодны, но еще больше придавлены и растеряны... Они видѣли еще очень немного, но и того, что они видѣли, было достаточно для самыхъ мрачныхъ предчувствій насчетъ будущаго... Никто изъ нихъ не зналъ русскаго языка и никто изъ конвоировъ не зналъ ни одного иностраннаго. Поэтому мнѣ удалось на нѣсколько минутъ втиснуться въ ихъ среду въ качествѣ переводчика. Одинъ изъ нихъ говорилъ по нѣмецки. Я переводилъ, подъ проницательными взглядами полудюжины чекистовъ, буквально смотрѣвшихъ мнѣ въ ротъ. Финнъ плохо понималъ по нѣмецки, и приходилось говорить очень внятно и раздѣльно... Среди конвоировъ былъ одинъ еврей, онъ могъ кое-что понимать по нѣмецки, и лишнее слово могло бы означать для меня концлагерь...