Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

— Разумѣется, сбѣжимъ.

— И опять заграницу?

— Разумѣется, заграницу. А то, куда же?

— Но за что же меня, въ концѣ концовъ, выперли? Вѣдь не за "контръ-революціонные" разговоры за бутылкой водки?

— Я думаю, за разговоръ со слѣдователемъ.

— Можетъ быть... Не могъ же я позволить, чтобы всякая сволочь мнѣ въ лицо револьверомъ тыкала.

— А что, І. А., — спрашиваетъ Юра, — вы въ самомъ дѣлѣ дали бы ему въ морду?

І. А. ощетинивается на Юру:

— А что мнѣ, по вашему, оставалось бы дѣлать?

Несмотря на годы неистоваго пьянства, І. А. остался жилистымъ, какъ старая рабочая лошадь, и въ морду могъ бы дать. Я увѣренъ, что далъ бы. А пьянствуютъ на Руси поистинѣ неистово, особенно въ Питерѣ, гдѣ, кромѣ водки, почти ничего нельзя купить и гдѣ населеніе пьетъ безъ просыпу. Такъ, положимъ, дѣлается во всемъ мірѣ: чѣмъ глубже нищета и безысходность, тѣмъ страшнѣе пьянство.

— Чортъ съ нимъ, — еще разъ резюмируетъ нашу бесѣду І. А., — въ Сибирь, такъ въ Сибирь. Хуже не будетъ. Думаю, что вездѣ приблизительно одинаково паршиво...

— Во всякомъ случаѣ, — сказалъ Борисъ, — хоть пьянствовать перестанете.

— Ну, это ужъ извините. Что здѣсь больше дѣлать порядочному человѣку? Воровать? Лизать Сталинскія пятки? Выслуживаться передъ всякой сволочью? Нѣтъ, ужъ я лучше просто буду честно пьянствовать. Лѣтъ на пять меня хватитъ, а тамъ — крышка. Все равно, вы вѣдь должны понимать, Б. Л., жизни нѣтъ... Будь мнѣ тридцать лѣтъ, ну, туда-сюда. А мнѣ — пятьдесятъ. Что-жъ, семьей обзаводиться? Плодить мясо для Сталинскихъ экспериментовъ? Вѣдь только пріѣдешь домой, сядешь за бутылку, такъ по крайней мѣрѣ всего этого кабака не видишь и не вспоминаешь... Бѣжать съ вами? Что я тамъ буду дѣлать?.. Нѣтъ, Б. Л., самый простой выходъ — это просто пить.

Въ числѣ остальныхъ видовъ внутренней эмиграціи, есть и такой, пожалуй, наиболѣе популярный: уходъ въ пьянство. Хлѣба нѣтъ, но водка есть вездѣ. Въ нашей, напримѣръ, Салтыковкѣ, гдѣ жителей тысячъ 10, хлѣбъ можно купить только въ одной лавченкѣ, а водка продается въ шестнадцати, въ томъ числѣ и въ кіоскахъ того типа, въ которыхъ при "проклятомъ царскомъ режимѣ" торговали газированной водой. Водка дешева, бутылка водки стоитъ столько же, сколько стоитъ два кило хлѣба, да и въ очереди стоять не нужно. Пьютъ вездѣ. Пьетъ молоднякъ, пьютъ дѣвушки, не пьетъ только мужикъ, у котораго денегъ ужъ совсѣмъ нѣтъ.

Конечно, никакой статистики алкоголизма въ совѣтской Россіи не существуетъ. По моимъ наблюденіямъ больше всего пьютъ въ Петроградѣ и больше всего пьетъ средняя интеллигенція и рабочій молоднякъ. Уходятъ въ пьянство отъ принудительной общественности, отъ казеннаго энтузіазма, отъ каторжной работы, отъ безперспективности, отъ всяческаго гнета, отъ великой тоски по человѣческой жизни и отъ реальностей жизни совѣтской.

Не всѣ. Конечно, не всѣ. Но по какому-то таинственному и уже традиціонному русскому заскоку въ пьяную эмиграцію уходитъ очень цѣнная часть людей... Тѣ, кто какъ Есенинъ, не смогъ "задравъ штаны, бѣжать за комсомоломъ". Впрочемъ, комсомолъ указываетъ путь и здѣсь.

Черезъ нѣсколько дней пришли забрать І. А. на этапъ.

— Никуда я не пойду, — заявилъ І. А., — у меня сегодня свиданіе.

— Какія тутъ свиданія, — заоралъ дежурный, — сказано — на этапъ. Собирайте вещи.

— Собирайте сами. А мнѣ вещи должны передать на свиданіи. Не могу я въ такихъ ботинкахъ зимой въ Сибирь ѣхать.

— Ничего не знаю. Говорю, собирайте вещи, а то васъ силой выведутъ.

— Идите вы къ чортовой матери, — вразумительно сказалъ І. А.

Дежурный исчезъ и черезъ нѣкоторое время явился съ другимъ какимъ-то чиномъ повыше.

— Вы что позволяете себѣ нарушать тюремныя правила? — сталъ орать чинъ.

— А вы не орите, — сказалъ І. А. и жестомъ опытнаго фигуриста поднесъ къ лицу чина свою ногу въ старомъ продранномъ полуботинкѣ. — Ну? Видите? Куда я къ чорту безъ подошвъ въ Сибирь поѣду?..

— Плевать мнѣ на ваши подошвы. Приказываю вамъ немедленно собирать вещи и идти.

Небритая щетина на верхней губѣ І. А. грозно стала дыбомъ.

— Идите вы къ чортовой матери, — сказалъ І. А., усаживаясь на койку. — И позовите кого-нибудь поумнѣе.

Чинъ постоялъ въ нѣкоторой нерѣшительности и ушелъ, сказавъ угрожающе:

— Ну, сейчасъ мы вами займемся...

— Знаешь, І. А., — сказалъ я, — какъ бы тебѣ въ самомъ дѣлѣ не влетѣло за твою ругань...

— Хрѣнъ съ ними. Эта сволочь тащитъ меня за здорово живешь куда-то къ чортовой матери, таскаетъ по тюрьмамъ, а я еще передъ ними расшаркиваться буду?.. Пусть попробуютъ: не всѣмъ, а кому-то морду ужъ набью.

Черезъ полчаса пришелъ какой-то новый надзиратель.

— Гражданинъ П., на свиданье...

І. А. уѣхалъ въ Сибирь въ полномъ походномъ обмундированіи...

Каждую недѣлю ленинградскія тюрьмы отправляютъ по два этапныхъ поѣзда въ концентраціонные лагери. Но такъ какъ тюрьмы переполнены свыше всякой мѣры, — ждать очередного этапа приходится довольно долго. Мы ждали больше мѣсяца.

Наконецъ, отправляютъ и насъ. Въ полутемныхъ корридорахъ тюрьмы снова выстраиваются длинныя шеренги будущихъ лагерниковъ, идетъ скрупулезный, безконечный и, въ сущности, никому не нужный обыскъ. Раздѣваютъ до нитки. Мы долго мерзнемъ на каменныхъ плитахъ корридора. Потомъ насъ усаживаютъ на грузовики. На ихъ бортахъ — конвойные красноармейцы съ наганами въ рукахъ. Предупрежденіе: при малѣйшей попыткѣ къ бѣгству — пуля въ спину безъ всякихъ разговоровъ...

Раскрываются тюремныя ворота, и за ними — цѣлая толпа, почти исключительно женская, человѣкъ въ пятьсотъ.

Толпа раздается передъ грузовикомъ, и изъ нея сразу, взрывомъ, несутся сотни криковъ, привѣтствій, прощаній, именъ... Все это превращается въ какой-то сплошной нечленораздѣльный вопль человѣческаго горя, въ которомъ тонутъ отдѣльныя слова и отдѣльные голоса. Все это — русскія женщины, изможденныя и истощенныя, пришедшія и встрѣчать, и провожать своихъ мужей, братьевъ, сыновей...

Вотъ гдѣ, поистинѣ, "долюшка русская, долюшка женская"... Сколько женскаго горя, безсонныхъ ночей, невидимыхъ міру лишеній стоитъ за спиной каждой мужской судьбы, попавшей въ зубцы ГПУ-ской машины. Вотъ и эти женщины. Я знаю — онѣ недѣлями бѣгали къ воротамъ тюрьмы, чтобы узнать день отправки ихъ близкихъ. И сегодня онѣ стоятъ здѣсь, на январьскомъ морозѣ, съ самаго разсвѣта — на этапъ идетъ около сорока грузовиковъ, погрузка началась съ разсвѣта и кончится поздно вечеромъ. И онѣ будутъ стоять здѣсь цѣлый день только для того, чтобы бросить мимолетный прощальный взглядъ на родное лицо... Да и лица-то этого, пожалуй, и не увидятъ: мы сидимъ, точнѣе, валяемся на днѣ кузова и заслонены спинами чекистовъ, сидящихъ на бортахъ...