Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Вопросъ о спискахъ Гольманъ поставилъ въ ультимативномъ порядкѣ. Я отвѣтилъ просьбой о командировкѣ на сѣверъ и показалъ свои списки, больше ничего не оставалось дѣлать:

— Развѣ Медоваръ вамъ о нихъ не говорилъ, — съ невиннымъ видомъ спросилъ я.

Гольманъ внимательно посмотрѣлъ списки и поднялъ на меня свое испытующее, активистское око.

— Не везетъ вамъ, т. Солоневичъ, съ политикой въ физкультурѣ. Бросили бы вы это дѣло.

— Какое дѣло?

— Оба. И политику, и физкультуру.

— Политикой не занимаюсь.

Гольманъ посмотрѣлъ на меня съ ехидной усмѣшечкой. Потомъ сухо сказалъ:

— Оставьте эти списки здѣсь. Мы выяснимъ. Я васъ вызову. Пока.

И "выяснимъ", и "вызову", и "пока" ничего хорошаго не предвѣщали. На другой день Гольманъ дѣйствительно вызвалъ меня. Разговоръ былъ коротокъ и оффиціаленъ: КВО настаиваетъ на моемъ переходѣ туда на работу, и съ его настояніями онъ, Гольманъ, согласенъ. Въ виду чего я откомандировываюсь въ распоряженіе КВО. Однако, по совмѣстительству съ работой въ КВО я обязанъ закончить стройку стадіона.

Я вздохнулъ съ облегченіемъ. У Гольмана ко мнѣ было тоже активистское чувство, какъ и у Стародубцева, — только нѣсколько, такъ сказать, облагороженное. Гольманъ все-таки понималъ, что очень ужъ прижимать меня — не слишкомъ рентабильное предпріятіе. Но мало ли какъ могло прорваться это чувство...

О футбольно-террористическихъ спискахъ ни я, ни Гольманъ не сказали ни слова...

"Товарищъ Медоваръ"

Культурно-воспитательный отдѣлъ ББК былъ здѣсь тѣмъ же, чѣмъ на волѣ являются культурно-просвѣтательные отдѣлы профсоюзовъ. По корридорамъ КВО съ необычайно дѣловымъ видомъ околачивались всякіе бибработники, музработники, агитпропработники — околачивался и я, и съ тѣмъ же дѣловымъ видомъ: дѣлать что-нибудь другое еще, было рѣшительно нечего. Во время одной изъ такихъ дѣловыхъ прогулокъ изъ комнаты въ комнату КВО меня въ корридорѣ перехватилъ Корзунъ.

— Ага, тов. Солоневичъ... Что такое я хотѣлъ съ вами поговорить... Вотъ и забылъ, чортъ возьми... Ну, зайдемте ко мнѣ, я вспомню.

Зашли. Усѣлись. Кабинетъ Корзуна былъ увѣшанъ фотографическими снимками, иллюстрирующими героизмъ строительства Бѣломорско-Балтійскаго канала, висѣли фотографіи особо перековавшихся ударниковъ, и въ числѣ оныхъ — красовался снимокъ торжественнаго момента: на сценѣ клуба тов. Корзунъ навѣшиваетъ ордена Бѣлморстроя "лучшимъ изъ лучшихъ", тѣмъ самымъ, которые послѣ торжества отправились въ Торгсинъ — выпить, закусить и разжиться валютой...

Я отвелъ глаза отъ фотографіи — встрѣтился съ иронически-добродушнымъ взглядомъ Корзуна — видимо, о моемъ давешнемъ совѣтѣ Смирнову онъ зналъ.

— У васъ, кажется, основательный стажъ въ области культработы.

Я отвѣтилъ.

— Но вы едва-ли знаете, въ чемъ заключается принципіальная разница между культработой на волѣ и здѣсь.

— Думаю, что принципіальной — никакой.

— Нѣтъ, есть и принципіальная. На волѣ культработа должна поднять сознательность средняго трудящагося до уровня сознательности коммуниста. Здѣсь мы должны поднять соціальные инстинкты, — Корзунъ поднялъ палецъ, — понимаете: соціальные трудовые инстинкты деклассированной и контръ-революціонной части населенія — до средняго совѣтскаго уровня.

— Гмъ, — сказалъ я. — Перековка?

Корзунъ посмотрѣлъ на меня какъ-то искоса.

— Всѣхъ перековать — мы не можемъ. Но тѣхъ, кого мы перековать не можемъ, — мы уничтожаемъ...

Утвержденіе Корзуна было форменнымъ вздоромъ: лагерь не "перековывалъ" никого, но даже и лагерь не былъ въ состояніи "уничтожить" милліоны неперекованныхъ...

— Боюсь, что для проведенія въ жизнь этой программы пришлось бы создать очень мощный, такъ сказать, механизированный аппаратъ уничтоженія.

— Ну, такъ что-жъ? — Взглядъ у Корзуна былъ ясный, открытый и интеллигентный...

Передъ этимъ "ну, что-жъ" — я замялся. Корзунъ посмотрѣлъ на меня не безъ соболѣзнованія.

— А вы помните Сталинскую фразу о тараканахъ? — спросилъ онъ...

Эту фразу я помнилъ: забыть ее — трудно. Изъ всего того, что было сказано о революціи ея вождями, болѣе гнуснаго, чѣмъ эта фраза, не было сказано ничего. Той части партіи, которая въ ужасѣ остановилась передъ неисчислимостью труповъ, наваленныхъ на путяхъ коллективизаціи, передъ страданіями и гнѣвомъ народа, — Сталинъ бросилъ презрительный упрекъ: таракановъ испугались. Для него "трудящіеся" были только тараканами. Выморить ихъ милліономъ больше, милліономъ меньше — не все ли равно. Я сжалъ зубы и отъ всякихъ комментаріевъ воздержался, ибо единственный подходящій къ этому случаю комментарій — это висѣлица. Въ моемъ распоряженіи ея не было...

— Да, — продолжалъ Корзунъ, — вотъ поэтому-то Сталинъ и вождь, что онъ человѣкъ абсолютной смѣлости. Онъ ни передъ чѣмъ не остановится. Если для интересовъ революціи потребуется, чтобы онъ пошелъ цѣловать туфлю римскаго папы, — онъ пойдетъ.

Что онъ дѣйствительно пойдетъ — въ этомъ, конечно, не было никакого сомнѣнія. Я снова, какъ это часто бывало въ разговорахъ съ коммунистами, почувствовалъ себя во власти спокойной, увѣренной, очень умной и безпримѣрно наглой силы. Настолько большой, что она даже и не даетъ себѣ труда скрывать свою наглость... Весь нынѣшній разговоръ былъ нелѣпъ, ненуженъ, а можетъ быть, и опасенъ...

— Простите, тов. Корзунъ, мнѣ не хотѣлось бы разрабатывать эту тему, въ особенности здѣсь, когда я самъ, нахожусь въ положеніи таракана.

— Ну, нѣтъ, вы — не въ положеніи таракана. Вы вѣдь и сами это прекрасно понимаете... Но вы должны понять, что мы вынуждены къ безпощадности... И въ сущности — внѣ зависимости личной вины тѣхъ, кого мы уничтожаемъ. Развѣ, напримѣръ, есть какая-нибудь личная вина въ нашихъ безпризорникахъ — а вотъ... Ахъ, чортъ, наконецъ, вспомнилъ.... Я васъ по поводу безпризорниковъ и искалъ. Вы знаете о нашей колоніи на Водораздѣлѣ. Мы тамъ организуемъ второе Болшево. Тамъ пока около двухъ тысячъ человѣкъ (пока я доѣхалъ до колоніи, въ ней оказалось болѣе четырехъ тысячъ). Такъ вотъ, мы рѣшили васъ туда командировать... Для постановки физкультурной работы. Вы вѣдь сами понимаете, что лагерная физкультура — это мифъ... А тамъ — ударная работа... Словомъ — поѣзжайте. Жить вы тамъ будете на положеніи вольнонаемнаго, ударный зачетъ сроковъ... Мы съ Гольманомъ этотъ вопросъ уже обсуждали. Онъ не возражаетъ...

Въ душѣ подымается острая боль обиды на судьбу... Водораздѣлъ... Это около 250 верстъ до границы по совсѣмъ непроходимымъ болотамъ. Если я — въ Водораздѣлѣ, Юра — здѣсь, Борисъ — въ Лодейномъ полѣ, то какъ списаться? У насъ пока — ни компасовъ, ни карты, ни сапогъ. Продовольствія — какъ котъ наплакалъ... Въ водораздѣльскомъ болотѣ можетъ насъ засосать — и въ переносномъ, и въ прямомъ смыслѣ этого слова.