Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

И, наконецъ, если мнѣ это понадобится, я приду, напримѣръ, къ завѣдующему ларькомъ товарищу Аведисяну и предложу ему полтора мѣсяца жратвы, отдыха и сладкаго бездумья на моемъ вичкинскомъ курортѣ. На жратву Аведисяну наплевать и онъ можетъ мнѣ отвѣтить:

Нашъ братъ презираетъ совѣтскую власть,

И даръ мнѣ твой вовсе не нуженъ.

Мы сами съ усами и кушаемъ всласть

На завтракъ, обѣдъ и на ужинъ...

Но объ отдыхѣ, объ единственномъ днѣ отдыха за всѣ свои 6 лѣтъ лагернаго сидѣнія, Аведисянъ мечтаетъ всѣ эти 6 лѣтъ. Онъ, конечно, воруетъ — не столько для себя, сколько для начальства. И онъ вѣчно дрожитъ — не столько за себя, сколько за начальство. Если влипнетъ онъ самъ — ерунда, начальство выручить — только молчи и не болтай. Но если влипнетъ начальство? Тогда — пропалъ. Ибо начальство, чтобы выкрутиться — свалитъ все на Аведисяна, и некому будетъ Аведисяна выручать, и сгніетъ Аведисянъ гдѣ-нибудь на Лѣсной Рѣчкѣ...

Аведисянъ облизнется на мой проектъ, мечтательно посмотритъ въ окно на недоступное ему голубое небо, хотя и не кавказское, а только карельское, но все же небо, и скажетъ этакъ безнадежно:

— Полтора мѣсяца? Хотя бы полтора дня... Но, товарищъ Солоневичъ, ничего изъ этого не выйдетъ... Не отпустятъ...

Я знаю, его очень трудно вырвать. Безъ него начальству придется сызнова и съ новымъ человѣкомъ налаживать довольно сложную систему воровства. Хлопотливо и небезопасно...

Но я скажу Аведисяну небрежно и увѣренно:

— Ну, ужъ это вы, т. Аведисянъ, предоставьте мнѣ.

И я пойду къ Дорошенкѣ, начальнику лагпункта.

Здѣсь могутъ быть два основныхъ варіанта:

1. Если начальникъ лагпункта человѣкъ умный и съ нюхомъ, то онъ отдастъ мнѣ Аведисяна безъ всякихъ разговоровъ. Или, если съ Аведисяномъ будетъ дѣйствительно трудно, скажетъ мнѣ:

— Знаете что, т. Солоневичъ, мнѣ очень трудно отпустить Аведисяна. Ну, вы знаете — почему, вы человѣкъ бывалый... Пойдите лучше къ начальнику отдѣленія т. Поккалну и поговорите съ нимъ...

2. Если онъ человѣкъ глупый и нюха не имѣетъ, то онъ, выслушавъ столь фантастическую просьбу, пошлетъ меня къ чортовой матери, что ему очень дорого обойдется... Не потому, чтобы я былъ мстительнымъ, а потому, что въ моемъ нынѣшнемъ положеніи я вообще не могу позволить себѣ роскоши быть посланнымъ къ чортовой матери...

А такъ какъ Дорошенко человѣкъ толковый и, кромѣ того, знаетъ о моемъ блатѣ у Успенскаго, онъ вѣроятнѣе всего уступить мнѣ безо всякихъ разговоровъ. Въ противномъ случаѣ мнѣ придется пойти къ Поккалну и повторить ему свою просьбу.

Поккалнъ съ сокрушеніемъ пожметъ плечами, протянетъ мнѣ свой умилостивительный портсигаръ и скажетъ:

— Да, но вы знаете, т. Солоневичъ, какъ трудно оторвать Аведисяна отъ ларька, да еще на полтора мѣсяца...

— Ну, конечно, знаю, т. Поккалнъ. Поэтому-то я и обратился къ вамъ. Вы же понимаете, насколько намъ политически важно провести нашу спартакіаду...

Политически... Тутъ любой стремительно-начальственный разбѣгъ съ размаху сядетъ въ галошу... По-ли-ти-чески... Это пахнетъ такими никому непонятными вещами, какъ генеральной линіей, коминтерномъ, интересами міровой революціи и всяческимъ чортомъ въ ступѣ и, во всякомъ случаѣ, — "недооцѣнкой", "притупленіемъ классовой бдительности", "хожденіемъ на поводу у классоваго врага" и прочими вещами, еще менѣе понятными, но непріятными во всякомъ случаѣ... Тѣмъ болѣе, что и Успенскій говорилъ: "политическое значеніе"... Поккалнъ не понимаетъ ни черта, но Аведисяна дастъ.

Въ томъ совершенно невѣроятномъ случаѣ, если откажетъ и Поккалнъ, я пойду къ Успенскому и скажу ему, что Аведисянъ — лучшее украшеніе будущей спартакіады, что онъ пробѣгаетъ стометровку въ 0,1 секунды, но что "по весьма понятнымъ соображеніямъ" администрація лагпункта не хочетъ его отпустить. Успенскому все-таки будетъ спокойнѣе имѣть настоящія, а не липовыя цифры спартакіады и, кромѣ того, Успенскому наплевать на то, съ какой степенью комфорта разворовывается лагерный сахаръ — и Аведисяна я выцарапаю.

Я могу такимъ же образомъ вытянуть раздатчика изъ столовой ИТР и многихъ другихъ лицъ... Даже предубѣжденный читатель пойметъ, что въ ларьковомъ сахарѣ я недостатка терпѣть не буду, что ИТРовскихъ щей я буду хлебать, сколько въ меня влѣзетъ... И въ своемъ курортѣ я на всякій случай (напримѣръ, срывъ побѣга изъ-за болѣзни — мало ли что можетъ быть) я забронировалъ два десятка мѣстъ, необходимыхъ мнѣ исключительно для блата...

Но я не буду безпокоить ни Дорошенки, ни Поккална, ни Аведисяна съ его сахаромъ. Все это мнѣ не нужно...

Это — случай гипотетическій и, такъ сказать, несостоявшійся... О случаяхъ, которые "состоялись" и которые дали намъ по компасу, по парѣ сапогъ, по плащу, по пропуску и, главное, карту — правда, паршивую, но все же карту — я не могу говорить по причинамъ вполнѣ понятнымъ. Но они развивались по канонамъ "гипотетическаго случая" съ Аведисяномъ... Ибо не только, скажемъ, кухонному раздатчику, но любому вохровцу и оперативнику перспектива полутора мѣсяца на курортѣ гораздо пріятнѣе того же срока, проведеннаго въ какихъ-нибудь засадахъ, заставахъ и обходахъ по топямъ, болотамъ и комарамъ...

А вотъ вамъ случай не гипотетическій:

Я прохожу по корридору отдѣленія и слышу грохочущій матъ Поккална и жалкій лепетъ оправданія, исходящій изъ устъ товарища Левина, моего начальника колонны.

Мнѣ ничего не нужно у Поккална, но мнѣ нужно произвести должное впечатлѣніе на Левина. Поэтому я вхожу въ кабинетъ Поккална (о, конечно, безъ доклада и безъ очереди), бережно обхожу вытянувшагося въ струнку Левина, плотно усаживаюсь въ кресло у стола Поккална, закидываю ногу на ногу и осматриваю Левина сочувственно-покровительственнымъ взглядомъ: "И какъ это тебя, братецъ, такъ угораздило?"...

Теперь нѣсколько разъясненій:

Я живу въ баракѣ № 15, и надо мной въ баракѣ существуетъ начальство: "статистикъ", староста барака и двое дневальныхъ, не говоря о "выборномъ" начальствѣ вродѣ, напримѣръ, уполномоченнаго по борьбѣ съ прогулами, тройки по борьбѣ съ побѣгами, тройки по соревнованію и ударничеству и прочее. Я между всѣмъ этимъ начальствомъ — какъ листъ, крутимый бурей. Дневальный, напримѣръ, можетъ поинтересоваться, почему я, уѣзжая въ двухдневную командировку, уношу съ собой двухпудовый рюкзакъ и даже поковыряться въ немъ. Вы понимаете, какія будутъ послѣдствія, если онъ поковыряется?.. Тройка по борьбѣ съ побегами можетъ въ любой моментъ учинить мнѣ обыскъ... Староста барака можетъ погнать меня на какое-либо особо неудобное дежурство, на какой-нибудь ударникъ по чисткѣ отхожихъ мѣстъ, можетъ подложить мнѣ всяческую свинью по административной линіи. Начальникъ колонны можетъ погнать на общія работы, можетъ пересадить меня въ какой-нибудь особо дырявый и уголовный баракъ, перевести куда-нибудь моего сына, зачислить меня въ филоны или въ антіобщественные и антисовѣтски настроенные элементы и вообще проложить мнѣ прямую дорожку на Лѣсную Рѣчку. Надъ начальникомъ колонны стоитъ начальникъ УРЧа, который съ начальникомъ колонны можетъ сдѣлать больше, чѣмъ начальникъ колонны со мной, а обо мнѣ ужъ и говорить нечего... Я возношусь мысленно выше и вижу монументальную фигуру начальника лагпункта, который и меня, и Левина просто въ порошекъ стереть можетъ... Еще дальше — начальникъ отдѣленія, при имени котораго прилипаетъ языкъ къ горлу лагерника...