Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

— Вертайте.

— Нѣтъ, мы не всю.

— Да хоть и всю.

— Такъ мы, дядя, половину отсыпемъ.

— Валяйте всю, у меня еще махорка есть.

— Ишь ты...

Достаются какіе-то листки — конечно, изъ завклубовской библіотеки, — ребята быстро и дѣловито распредѣляютъ между собой полученную махорку. Черезъ минуту всѣ торжественно и молча дымятъ. Молчу и я.

— Дядь, а дядь, а площадку-то эту — зачѣмъ строимъ?

— Такъ я же вамъ, ребята, еще въ колоніи, передъ строемъ объяснилъ — въ футболъ будете играть.

— Такъ это — для митингу, вралъ, небось, дядя, а?

Я объясняю еще разъ. Ребята вѣрятъ плохо. "Что-бъ они для насъ дѣлать что стали — держи карманъ"... "Насъ сюда для умору, а не для футбола посадили". "Конечно, для умору — какой имъ хрѣнъ насъ физкультурой развивать". "Знаемъ мы ужъ: строить-то насъ пошлютъ — а играть будутъ гады".

— Какіе гады?

— А вотъ эти... — безпризорникъ привелъ совершенно непечатный терминъ, обозначающій самоохранниковъ.

— "На гадовъ работать не будемъ"... "Хрѣнъ съ ними — пусть сами работаютъ".

Я пытаюсь убѣдить ребятъ, что играть будутъ и они: "Э, нѣтъ, такое ужъ мы слыхали". "Насъ, дядя, не проведешь". "Заливай кому другому"...

Я чувствую, что эту тему лучше бы до поры до времени оставить въ сторонѣ — очень ужъ широкая тема. На "гадовъ" не хочетъ работать и рабочій, не хотятъ и безпризорники... Я вспомнилъ исторію со своими спортпарками, вспомнилъ сообщеніе Радецкаго о ихъ дальнѣйшей судьбѣ — и даже нѣсколько удивился: въ сущности, вотъ съ этой безпризорной площадкой повторяется совершенно та же схема: я дѣйствую, какъ нѣсколько, скажемъ, идеалистически настроенный спецъ — никто же меня не тянулъ браться за эту площадку, развѣ что завклубъ; я, значитъ, буду планировать и, такъ сказать, организовывать, безпризорники будутъ строить — а играть будутъ самоохрана и Вохръ... И въ самомъ дѣлѣ — стоило ли огородъ городить?.. Я переношу вопросъ въ нѣсколько иную плоскость:

— Такъ вамъ же веселѣе пойти поковыряться здѣсь въ лѣсу, чѣмъ торчать въ баракахъ.

Мои собесѣдники оказываются гораздо сообразительнѣе, чѣмъ могъ предполагать.

— Объ этомъ и разговору нѣтъ, въ баракахъ съ тоски къ ... матери подохнуть можно, а еще зимой — такъ ну его... Намъ расчетъ такой, чтобы строить ее все лѣто — все лѣто будутъ водить...

___

Безпризорники всѣхъ безконечныхъ совѣтскихъ соціалистическихъ, федеративныхъ, автономныхъ и прочихъ республикъ говорятъ на одномъ и томъ же блатномъ жаргонѣ и съ однимъ и тѣмъ же одесскимъ акцентомъ. По степени выработанности этого жаргона и акцента можно до нѣкоторой степени судить о длительности безпризорнаго стажа даннаго мальчишки. Кое-кто изъ моихъ собесѣдниковъ еще не утерялъ своего основного акцента. Я спрашиваю одного изъ нихъ, когда это онъ попалъ въ безпризорники. Оказывается, съ осени прошлаго года, здѣсь — съ весны нынѣшняго — тысячу девятьсотъ тридцать четвертаго... Такихъ — призыва этого года — въ моей группѣ набирается пять человѣкъ — въ группѣ его человѣкъ сорокъ... Еще одно открытіе...

Мальчишка со стажемъ этого года — явственно крестьянскій мальчишка съ ясно выраженнымъ вологодскимъ акцентомъ, лѣтъ этакъ 13-14-ти.

— А ты-то какъ попалъ?

Мальчишка разсказываетъ: отецъ былъ колхозникомъ, попался на кражѣ колхозной картошки, получилъ десять лѣтъ. Мать померла съ голоду. "А въ деревнѣ-то пусто стало — все одно, какъ въ лѣсу... повысылали. Младшій братъ давно болѣлъ глазами и ослѣпъ". Разсказчикъ забралъ своего братишку и отправился въ Питеръ, гдѣ у него служила какая-то тетка. "Гдѣ служила?" — "Извѣстно гдѣ — на заводѣ". "А на какомъ?" — "Ну, просто на заводѣ"...

Словомъ — тетка Ксюшка, а фамилію забылъ — вродѣ чеховскаго адреса: "на деревню, дѣдушкѣ". Кое-какъ добрались до Питера, который оказался нѣсколько не похожъ на все то, что лѣсной крестьянскій мальчишка видалъ на своемъ вѣку. Братъ гдѣ-то затерялся въ вокзальной сутолокѣ, а парнишку сцапало ГПУ.

— А, небось, слямзилъ тоже? — скептически прерываетъ кто-то изъ ребятъ.

— Н-не, не успѣлъ... Неумѣлый былъ.

Теперь-то онъ научится...

Второй — призыва этого года — сынъ московскаго рабочаго. Рабочаго съ семьей перебрасывали на Магнитку. Мальчишка — тоже лѣтъ 12—13-ти — не то отсталъ отъ поѣзда, побѣжавъ за кипяткомъ, не то, набравъ кипятку, попалъ не въ тотъ поѣздъ — толкомъ онъ разсказать объ этомъ не могъ. Ну, и тутъ завертѣлось. Мотался по какимъ-то станціямъ, разыскивая семью — вѣроятно, и семья его разыскивала; подобрали его безпризорники — и пошелъ парень...

Остальныя исторіи совершенно стандартны: голодъ, священная соціалистическая собственность, ссылка отца — а то и обоихъ родителей — за попытку прокормить ребятъ своимъ же собственнымъ хлѣбомъ, который нынѣ объявленъ колхознымъ, священнымъ и неприкосновеннымъ для мужичьяго рта — ну, остальное ясно. У городскихъ, преимущественно рабочихъ дѣтей, безпризорность начинается съ безнадзорности: отецъ на работѣ часовъ по 12 — 15, мать — тоже, дома ѣсть нечего, начинаетъ мальчишка подворовывать, потомъ собирается цѣлая стайка вотъ этакихъ "промышленниковъ" — дальше опять все понятно. Новымъ явленіемъ былъ еврейскій мальчишка, сынъ еврейскаго колхозника — побочный продуктъ коллективизаціи джойнтовскихъ колоній въ Крыму. Продуктовъ еврейскаго раскулачиванія мнѣ еще видать не приходилось. Другой безпризорникъ-еврей пережилъ исторію болѣе путаную и связанную съ Биробиджаномъ — эта исторія слишкомъ длинна для данной темы...

Вообще здѣсь былъ нѣкій новый видъ того совѣтскаго интернаціонала — интернаціонала голода, горя и нищеты, — нивеллирующій всѣ національныя отличія. Какой-то грузинъ — уже совсѣмъ проѣденный туберкулезомъ и все время хрипло кашляющій. Утверждаетъ, что онъ сынъ доктора, разстрѣляннаго ГПУ.

— Ты по грузински говоришь?

— Н-не, забылъ...

Тоже... руссификація... Руссификація людей, уходящихъ на тотъ свѣтъ...

___

Разговоръ шелъ какъ-то нервно: ребята то замолкали всѣ, то сразу — наперебой... Въ голову все время приходило сравненіе съ рыбьей стайкой: точно кто-то невидимый и неслышный командуетъ... И въ голосахъ, и въ порывистости настроеній, охватывающихъ сразу всю эту безпризорную стайку, было что-то отъ истерики... Не помню, почему именно я одному изъ ребятъ задалъ вопросъ о его родителяхъ — и меня поразила грубость отвѣта:

— Подохли. И хрѣнъ съ ними. Мнѣ и безъ родителевъ не хуже...

Я повернулся къ нему. Это былъ мальчишка лѣтъ 15—16-ти, съ упрямымъ лбомъ и темными, озлобленными глазами.

— Ой-ли?

— А на хрѣна они мнѣ сдались? Живу вотъ и безъ нихъ.

— И хорошо живешь?

Мальчишка посмотрѣлъ на меня злобно:

— Да вотъ, какъ хочу, такъ и живу...

— Ужъ будто? — Въ отвѣтъ мальчишка выругался — вонюче и виртуозно...