Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

— Съ чего это вы? — нѣсколько растерявшись, спрашиваю я у ближайшаго "пацана".

Пацанъ задорно ухмыльнулся, скаля наполовину выбитые зубы.

— А это у насъ по общему собранію дѣлается, прямо какъ у большихъ.

Я вспомнилъ повѣшеннаго сомоохранника и подумалъ о томъ, что эти дѣтскія "общія собранія" будутъ почище взрослыхъ...

Въ хвостѣ колонны послышались крики и ругань. Ченикалъ своимъ волчьимъ броскомъ кинулся туда и заоралъ: "колонна-а, стой!" Колонна, потоптавшись, остановилась. Я тоже подошелъ къ хвосту колонны. На придорожномъ камнѣ сидѣлъ одинъ изъ самоохранниковъ, всхлипывая и вытирая кровь съ разбитой головы.

"Камнемъ заѣхали", — пояснилъ Ченикалъ. Его волчьи глазки пронзительно шныряли по лицамъ безпризорниковъ, стараясь отыскать виновниковъ. Безпризорники вели себя издѣвательски.

— Это я, товарищъ воспитатель, это я. А ты минѣ въ глаза посмотри. А ты минѣ у ж... посмотри... — ну и такъ далѣе. Было ясно, что виновнаго не найти: камень вырвался откуда-то изъ середины колонны и угодилъ самоохраннику въ темя.

Самоохранникъ всталъ, пошатываясь. Двое изъ его товарищей поддерживали его подъ руки. Въ глазахъ у всѣхъ трехъ была волчья злоба.

...Да, придумано, что и говорить, толково: раздѣляй и властвуй. Эти самоохранники точно такъ же спаяны въ одну цѣпочку — они, Ченикалъ, Видеманъ, Успенскій — какъ на волѣ совѣтскій активъ спаянъ съ совѣтской властью въ цѣломъ. Спаянъ кровью, спаянъ ненавистью остальной массы, спаянъ сознаніемъ, что только ихъ солидарность всей банды, только энергія и безпощадность ихъ вождей могутъ обезпечить имъ, если и не очень человѣческую, то все-таки жизнь...

Ченикалъ зашагалъ рядомъ со мной.

— Вотъ видите, товарищъ Солоневичъ, какая у насъ работа. Вотъ — пойди, найди... Въ шестомъ баракѣ ночью въ дежурнаго воспитателя пикой швырнули.

— Какой пикой?

— А такъ: палка, на палкѣ гвоздь. Въ спину угодили. Не сильно, а проковыряли. Вотъ такъ и живемъ. А то вотъ, весной было: въ котелъ въ вольнонаемной столовой наклали битаго стекла. Хорошо еще, что поваръ замѣтилъ — крупное стекло было... Я знаете, въ партизанской красной арміи былъ; вотъ тамъ — такъ это война — не знаешь съ которой стороны рѣзать будутъ, а рѣзали въ капусту. Честное вамъ говорю слово: тамъ и то легче было.

Я вѣжливо посочувствовалъ Ченикалу...

Придя въ колонію, мы пересчитали свой отрядъ. Шестнадцать человѣкъ все-таки сбѣжало. Ченикалъ въ ужасѣ. Черезъ полчаса меня вызываетъ начальникъ Вохра. У него повадка боа-констриктора, предвкушающаго хорошій обѣдъ и медленно развивающаго свои кольца.

— Такъ — шестнадцать человѣкъ у васъ сбѣжало?

— У меня никто не сбѣжалъ.

Удавьи кольца распрямляются въ матъ.

— Вы мнѣ тутъ янкеля не крутите, я васъ... и т.д.

Совсѣмъ дуракъ человѣкъ. Я сажусь на столъ, вынимаю изъ кармана образцово показательную коробку папиросъ. Данная коробка была получена въ медгорскомъ распредѣлителѣ ГПУ по спеціальной запискѣ Успенскаго (всего было получено сто коробокъ) — единственная бытовая услуга, которую я соизволилъ взять у Успенскаго. Наличіе коробки папиросъ сразу ставитъ человѣка въ нѣкій привиллегированный разрядъ — въ лагерѣ въ особенности, ибо коробка папиросъ доступна только привиллегированному сословію... Отъ коробки папиросъ языкъ начальника Вохра прилипаетъ къ его гортани.

Я досталъ папиросу, постучалъ мундштукомъ, протянулъ коробку начальнику Вохра: "Курите? А скажите, пожалуйста, сколько вамъ собственно лѣтъ?"

— Тридцать пять, — ляпаетъ начальникъ Вохра и спохватывается — попалъ въ какой-то подвохъ. — А вамъ какое дѣло, что это вы себѣ позволяете?

— Нѣкоторое дѣло есть... Такъ какъ вамъ тридцать пять лѣтъ а не три года, вы бы, кажется, могли понять, что одинъ человѣкъ не имѣетъ никакой возможности услѣдить за сотней безпризорниковъ, да еще въ лѣсу.

— Такъ чего же вы расписывались?

— Я расписывался въ наличіи рабочей силы. А для охраны существуете вы. Ежели вы охраны не дали — вы и отвѣчать будете. А если вы еще разъ попытаетесь на меня орать — это для васъ можетъ кончиться весьма нехорошо.

— Я доложу начальнику колоніи...

— Вотъ съ этого надо бы и начинать...

Я зажигаю спичку и вѣжливо подношу ее къ папиросѣ начальника Вохра. Тотъ находится въ совсѣмъ обалдѣломъ видѣ.

Вечеромъ я отправляюсь къ Видеману. Повидимому, за мной была какая-то слѣжка — ибо вмѣстѣ со мной къ Видеману торопливо вваливается и начальникъ Вохра. Онъ, видимо, боится, что о побѣгѣ я доложу первый и не въ его пользу.

Начальникъ Вохра докладываетъ: вотъ, дескать, этотъ товарищъ взялъ на работу сто человѣкъ, а шестнадцать у него сбѣжало. Видеманъ не проявляетъ никакого волненія: "такъ, говорите, шестнадцать человѣкъ?"

— Точно такъ, товарищъ начальникъ.

— Ну, и чортъ съ ними.

— Трое вернулись. Сказываютъ, одинъ утопъ въ болотѣ. Хотѣли вытащить, да чуть сами не утопли.

— Ну, и чортъ съ нимъ...

Начальникъ Вохра балдѣетъ снова. Видеманъ оборачивается ко мнѣ:

— Вотъ что, тов. Солоневичъ. Вы остаетесь у насъ. Я звонилъ Корзуну и согласовалъ съ нимъ все, онъ уже давно обѣщалъ перебросить васъ сюда. Ваши вещи будутъ доставлены изъ Медгоры оперативнымъ отдѣленіемъ...

Тонъ — вѣжливый, но не допускающій никакихъ возраженій. И подъ вѣжливымъ тономъ чувствуются оскаленные зубы всегда готоваго прорваться административнаго восторга.

На душѣ становится нехорошо. У меня есть подозрѣнія, что Корзуну онъ вовсе не звонилъ, — но что я могу подѣлать. Здѣсь я Видеману, въ сущности, не нуженъ ни къ чему, но у Видемана есть Вохръ, и онъ можетъ меня здѣсь задержать, если и не надолго, то достаточно для того, чтобы сорвать побѣгъ. "Вещи будутъ доставлены оперативнымъ отдѣленіемъ" — значитъ, оперродъ полѣзетъ на мою полку и обнаружитъ: запасы продовольствія, еще не сплавленные въ лѣсъ, и два компаса, только что спертые Юрой изъ техникума. Съ моей задержкой — еще не такъ страшно. Юра пойдетъ къ Успенскому — и Видеману влетитъ по первое число. Но компасы?

Я чувствую, что зубы Видемана вцѣпились мнѣ въ горло. Но сейчасъ нужно быть спокойнымъ. Прежде всего — нужно быть спокойнымъ.

Я достаю свою коробку папиросъ и протягиваю Видеману. Видеманъ смотритъ на нее недоумѣвающе.

— Видите ли, товарищъ Видеманъ... Какъ разъ передъ отъѣздомъ я на эту тему говорилъ съ товарищемъ Успенскимъ... Просилъ его о переводѣ сюда...

— Почему съ Успенскимъ? При чемъ здѣсь Успенскій?

Въ рыкѣ тов. Видемана чувствуется нѣкоторая неувѣренность.

— Я сейчасъ занятъ проведеніемъ вселагерной спартакіады... Тов. Успенскій лично руководить этимъ дѣломъ... Корзунъ нѣсколько не въ курсѣ всего этого — онъ все время былъ въ разъѣздахъ... Во всякомъ случаѣ, до окончанія спартакіады о моемъ переводѣ сюда не можетъ быть и рѣчи... Если вы меня оставите здѣсь вопреки прямому распоряженію Успенскаго, — думаю, могутъ быть крупныя непріятности...