Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Моторка тихо въѣхала въ какую-то мель. "Стой! давай полный назадъ", — заоралъ капитанъ въ трубку. Моторъ далъ задній ходъ; пѣна взбитой воды побѣжала отъ кормы къ носу; суденышко не сдвинулось ни на вершокъ. Капитанъ снова выругался: "вотъ, заговорились и въѣхали, ахъ ты, мать его"... Снизу прибѣжалъ замасленный механикъ и въ свою очередь обложилъ капитана. "Ну, что-жъ, пихаться будемъ!" — сказалъ капитанъ фаталистически.

На моторкѣ оказалось нѣсколько шестовъ, спеціально приспособленныхъ для "пиханія", съ широкими досками на концахъ, чтобы шесты не уходили въ песокъ. Дали полный задній ходъ, навалились на шесты, моторка мягко скользнула назадъ, потомъ, освободившись, рѣзко дернулась къ берегу. Капитанъ въ нѣсколько прыжковъ очутился у руля и едва успѣлъ спасти корму отъ удара о береговые камни. Механикъ, выругавшись еще разъ, ушелъ внизъ, къ мотору. Снова усѣлись въ будкѣ.

— Ну, будетъ лясы точать, — сказалъ капитанъ, — тутъ песокъ со всѣхъ щелей лѣзетъ, а напорешься на камень — пять лѣтъ дадутъ.

— А вы — заключенный?

— А то — что же?

Часа черезъ два мы подъѣзжаемъ къ Водораздѣлу — высшей точкѣ канала. Отсюда начинается спускъ на сѣверъ, къ Сорокѣ. Огромный и совершенно пустой затонъ, замкнутый съ сѣвера гигантской бревенчатой дамбой. Надъ шлюзомъ — бревенчатая тріумфальная арка съ надписью объ энтузіазмѣ, побѣдахъ и о чемъ-то еще. Другая такая же арка, только гранитная, перекинута черезъ дорогу къ лагерному пункту. Огромная — и тоже пустынная — площадь, вымощенная булыжниками, замыкается съ сѣвера длиннымъ, метровъ въ сто, двухэтажнымъ бревенчатымъ домомъ. Посерединѣ площади — гранитный обелискъ съ бюстомъ Дзержинскаго. Все это — пусто, позанесено пескомъ. Ни на площади, ни на шлюзахъ — ни одной живой души. Я не догадался спросить у капитана дорогу къ лагерному пункту, а тутъ спросить не у кого. Обхожу дамбу, плотину, шлюзы. На шлюзахъ, оказывается, есть караульная будка, въ которой мирно почиваютъ двое "каналохранниковъ". Выясняю, что до лагернаго пункта — версты двѣ лѣсомъ, окаймляющимъ площадь, вѣроятно, площадь имени Дзержинскаго...

У оплетеннаго проволокой входа въ лагерь стояло трое вохровцевъ — очень рваныхъ, но не очень сытыхъ. Здѣсь же торчала караульная будка, изъ которой вышелъ уже не вохровецъ, а оперативникъ — то-есть вольнонаемный чинъ ОГПУ, въ длиннополой кавалерійской шинели съ соннымъ и отъѣвшимся лицомъ. Я протянулъ ему свое командировочное удостовѣреніе. Оперативникъ даже не посмотрѣлъ на него: "да что тамъ, по личности видно, что свой, — проходите". Вотъ такъ комплиментъ! Неужели мимикрія моя дошла до такой степени, что всякая сволочь по одной "личности" признаетъ меня своимъ...

Я прошелъ за ограду лагеря и только тамъ понялъ, въ чемъ заключалась тайна проницательности этого оперативника: у меня не было голоднаго лица, слѣдовательно, я былъ своимъ. Я понялъ еще одну вещь: что, собственно говоря, лагеря, какъ такового, я еще не видалъ — если не считать девятнадцатаго квартала. Я не рубилъ дровъ, не копалъ песку, не вбивалъ свай въ бѣломорско-балтійскую игрушку товарища Сталина. Съ первыхъ же дней мы всѣ трое вылѣзли, такъ сказать, на лагерную поверхность. И, кромѣ того, Подпорожье было новымъ съ иголочки и сверхударнымъ отдѣленіемъ, Медгора же была столицей, а вотъ здѣсь, въ Водораздѣлѣ, — просто лагерь — лагерь не ударный, не новый и не столичный. Покосившіеся и почернѣлые бараки, крытые парусиной, корой, какими-то заплатами изъ толя, жести и, Богъ знаетъ, чего еще. Еле вылѣзающія изъ-подъ земли землянки, крытыя дерномъ. Понурые, землисто-блѣдные люди, которые не то, чтобы ходили, а волокли свои ноги. На людяхъ — несусвѣтимая рвань — большей частью собственная, а не казенная. Какой-то довольно интеллигентнаго вида мужчина въ чемъ-то вродѣ довоенной дамской жакетки — какъ она сюда попала? Вѣроятно, писалъ домой — пришлите хоть что-нибудь, замерзаю, — вотъ и прислали то, что на днѣ семейственнаго сундука еще осталось послѣ раскулачиваній и грабежей за полной ненадобностью властямъ предержащимъ... Большинство лагерниковъ — въ лаптяхъ. У нѣкоторыхъ — еще проще: йоги обернуты какими-то тряпками и обвязаны мочальными жгутами...

Я поймалъ себя на томъ, что, глядя на все это, я самъ сталъ не идти, а тоже волочить ноги... Нѣтъ, дальше я не поѣду. Ни въ Сегежу, ни въ Кемь, ни даже въ Мурманскъ — къ чертовой матери... Мало ли я видалъ гнусности на своемъ вѣку — на сто нормальныхъ жизней хватило бы. И на мою хватитъ... Что-то было засасывающее, угнетающее въ этомъ пейзажѣ голода, нищеты и забитости... Медгора показалась домомъ — уютнымъ и своимъ... Все въ мірѣ относительно.

Въ штабѣ я разыскалъ начальника лагпункта — желчнаго, взъерошеннаго и очумѣлаго маленькаго человѣчка, который сразу далъ мнѣ понять, что ни на копѣйку не вѣритъ въ то, что я пріѣхалъ въ это полукладбище съ цѣлью выискивать среди этихъ полуживыхъ людей чемпіоновъ для моей спартакіады. Тонъ у начальника лагпункта былъ почтительный и чуть-чуть иронически: знаемъ мы васъ — на соломѣ не проведете, знаемъ, какія у васъ въ самомъ дѣлѣ порученія.

Настаивать на спортивныхъ цѣляхъ моей поѣздки было бы слишкомъ глупо... Мы обмѣнялись многозначительными взглядами. Начальникъ какъ-то передернулъ плечами: "да еще, вы понимаете, послѣ здѣшняго возстанія..."

О возстаніи я не слыхалъ ничего — даромъ, что находился въ самыхъ лагерныхъ верхахъ. Но этого нельзя было показывать: если бы я показалъ, что о возстаніи я ничего не знаю, я этимъ самымъ отдѣлилъ бы себя отъ привиллегированной категоріи "своихъ людей". Я издалъ нѣсколько невразумительно сочувственныхъ фразъ. Начальнику лагпункта не то хотѣлось подѣлиться хоть съ кѣмъ-нибудь, не то показалось цѣлесообразнымъ подчеркнуть передо мною, "центральнымъ работникомъ", сложность и тяжесть своего положенія. Выяснилось: три недѣли тому назадъ на лагпунктѣ вспыхнуло возстаніе. Изрубили Вохръ, разорвали въ клочки начальника лагпункта, — предшественника моего собесѣдника — и двинулись на Повѣнецъ. Стоявшій въ Повѣнцѣ 51-й стрѣлковый полкъ войскъ ОГПУ загналъ возставшихъ въ болото, гдѣ большая часть ихъ и погибла. Оставшихся и сдавшихся въ плѣнъ водворили на прежнее мѣсто; кое-кого разстрѣляли, кое-кого угнали дальше на сѣверъ, сюда же перебросили людей изъ Сегежи и Кеми. Начальникъ лагпункта не питалъ никакихъ иллюзій: ухлопаютъ и его, можетъ быть, и не въ порядкѣ возстанія, а такъ, просто изъ-за угла.

— Такъ что, вы понимаете, товарищъ, какая наша положенія. Положенія критическая и даже, правду говоря, вовсе хрѣновая... Ходятъ эти мужики, а что они думаютъ — всѣмъ извѣстно... Которые — такъ тѣ еще въ лѣсу оставшись. Напали на лѣсорубочную бригаду, охрану зарубили и съѣли...