Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Чекалинъ пожалъ плечами.

— Ну, въ этомъ разрѣзѣ монархія для меня — четвертое измѣреніе. Я понимаю представителей дворянскаго землевладѣнія. Тамъ были прямые классовые интересы... Что вамъ отъ монархіи?

— Много. Въ частности то, что монархія была единственнымъ стержнемъ государственной жизни. Правда, не густымъ, но все же единственнымъ.

Чекалинъ нѣсколько оправился отъ своего смущенія и смотрѣлъ на меня съ явнымъ любопытствомъ такъ, какъ нѣкій ученый смотрѣлъ бы на нѣкое очень любопытное ископаемое.

— Та-акъ... Вы говорите — единственнымъ стержнемъ... А теперь, дескать, съ этого стержня сорвались и летимъ, значитъ, къ чортовой матери.

— Давайте уговоримся — не митинговать. Массъ тутъ никакихъ нѣту. Мировая революція лопнула явственно. Куда же мы летимъ?

— Къ строительству соціализма въ одной странѣ, — сказалъ Чекалинъ, и въ голосѣ его особенной убѣдительности не было.

— Такъ... А вы не находите, что все это гораздо ближе стоитъ къ какой-нибудь весьма свирѣпой азіатской деспотіи, чѣмъ къ самому завалящему соціализму? И сколько народу придется еще истребить, чтобы построить этотъ соціализмъ такъ, какъ онъ строится теперь — то-есть пулеметами. И не останется ли, въ концѣ концовъ, на всей пустой русской землѣ два настоящихъ соціалиста, безо всякихъ уклоновъ — Сталинъ и Кагановичъ?

— Это, извините, жульническая постановка вопроса. Конечно, безъ жертвъ не обойтись. Вы говорите — пулеметами? Что-жъ, картофель тоже штыками выколачивали... Не нужно слишкомъ ужъ высоко цѣнить человѣческую жизнь. Когда правительство строитъ желѣзную дорогу — оно тоже приноситъ человѣческія жертвы. Статистика, кажется, даже подсчитала, что на столько-то километровъ пути приходится столько-то человѣческихъ жертвъ въ годъ. Такъ что-жъ, по вашему, и желѣзныхъ дорогъ не строить? Тутъ ничего не подѣлаешь... математика... Такъ и съ нашими эшелонами... Конечно, тяжело... Вотъ вы нѣсколько снизили процентъ этихъ несчастныхъ случаевъ, но въ общемъ — все это пустяки. Командиръ, который въ бою будетъ заботиться не о побѣдѣ, а о томъ, какъ бы избѣжать потерь — такой командиръ ни черта не стоитъ. Такого выкрасить и выбросить... Вы говорите — звѣрства революціи. Пустое слово. Звѣрства тогда остаются звѣрствами, когда ихъ недостаточно. Когда онѣ достигаютъ цѣли — онѣ становятся святой жертвой. Армія, которая пошла въ бой, потеряла десять процентовъ своего состава и не достигла цѣли — она эти десять процентовъ потеряла зря. Если она потеряла девяносто процентовъ и выиграла бой — ея потери исторически оправданы. То же и съ нами. Мы думаемъ не о потеряхъ, а о побѣдѣ. Намъ отступать нельзя... Ни передъ какими потерями... Если мы только на вершокъ не дотянемъ до соціализма, тогда все это будетъ звѣрствомъ и только. Тогда идея соціализма будетъ дискредитирована навсегда. Намъ остановки — не дано... Еще десять милліоновъ. Еще двадцать милліоновъ. Все равно. Назадъ дороги нѣтъ. Нужно идти дальше. Ну что-жъ, — добавилъ онъ, заглянувъ въ свою пустую плошку, — давайте, что-ли, дѣйствовать дальше?..

Я кивнулъ головой. Чекалинъ налилъ наши сосуды. Мы молча чокнулись...

— Да, — сказалъ я, — вы наполовину правы: назадъ, дѣйствительно, дороги нѣтъ. Но согласитесь сами, что и впереди ничего не видать... Господь Богъ вовсе не устроилъ человѣка соціалистомъ. Можетъ быть, это и не очень удобно, но это — фактъ. Человѣкъ живетъ тѣми же инстинктами, какими онъ жилъ и во время Римской имперіи... Римское право исходило изъ того предположенія, что человѣкъ дѣйствуетъ прежде всего, какъ "добрый отецъ семейства" — cum bonus pater familias, то-есть онъ прежде всего, напряженнѣе всего, дѣйствуетъ въ интересахъ себя и своей семьи.

— Философія мѣщанскаго эгоизма...

— Во-первыхъ — вовсе не философія, а біологія... Такъ устроенъ человѣкъ. У него крыльевъ нѣтъ. Это очень жалко. Но если вы перебьете ему ноги — то онъ летать все-таки не будетъ... Вотъ вы попробуйте вдуматься въ эти годы, годы революціи: тамъ, гдѣ коммунизмъ — тамъ голодъ. Стопроцентный коммунизмъ — стопроцентный голодъ. Жизнь начинаетъ расти только тамъ, гдѣ коммунизмъ отступаетъ: НЭП, пріусадебные участки, сдѣльщина. На территоріяхъ чистаго коммунизма — и трава не растетъ... Мнѣ кажется, что это принадлежитъ къ числу немногихъ совсѣмъ очевидныхъ вещей...

— Да, остатки капиталистическаго сознанія въ массахъ оказались болѣе глубоки, чѣмъ мы предполагали... Передѣлка человѣка — идетъ очень медленно.

— И вы его передѣлаете?

— Да, мы создадимъ новый типъ соціалистическаго человѣка, — сказалъ Чекалинъ какимъ-то партійнымъ тономъ — твердо, но безъ особаго внутренняго убѣжденія.

Я обозлился.

— Передѣлается? Или, какъ въ такихъ случаяхъ говоритъ церковь, совлечете съ него ветхаго Адама? Господи, какая чушь!.. За передѣлку человѣка брались организаціи на много покрупнѣе и поглубже, чѣмъ коммунистическая.

— Кто же это брался?

— Хотя бы религія. А она передъ вами имѣетъ совершенно неизмѣримыя преимущества.

— Религія — передъ коммунизмомъ?

— Ну, конечно... Религія имѣетъ передъ вами-то преимущество, что ея обѣщанія реализуются на томъ свѣтѣ. Пойдите, провѣрьте... А ваши уже много разъ провѣрены. Тѣмъ болѣе, что вы съ ними очень торопитесь... Соціалистическій рай у васъ уже долженъ былъ наступить разъ пять: послѣ сверженія буржуазнаго правительства, послѣ захвата фабрикъ и прочаго, послѣ разгрома бѣлой арміи, послѣ пятилѣтки... Теперь — послѣ второй пятилѣтки...

— Все это — вѣрно, исторія — тугая баба. Но мы обѣщаемъ не мифъ, а реальность.

— Скажите, пожалуйста, развѣ для средневѣковаго человѣка рай и адъ были мифомъ, а не реальностью? И рай-то этотъ былъ не какой-то куцый, соціалистическій, на одну человѣческую жизнь и на пять фунтовъ хлѣба, вмѣсто одного. Это былъ рай всамдѣлишный — безконечное блаженство на безконечный періодъ времени... Или — соотвѣтствующій адъ. Такъ вотъ — и это не помогло... Никого не передѣлали... Любой христіанинъ двадцатаго вѣка живетъ и дѣйствуетъ по точно такимъ же стимуламъ, какъ дѣйствовалъ римлянинъ двѣ тысячи лѣтъ тому на задъ — какъ добрый отецъ семейства.

— И отъ насъ ничего не останется?

— И отъ васъ ничего не останется. Развѣ только что-нибудь побочное и рѣшительно ничѣмъ не предусмотрѣнное...

Чекалинъ усмѣхнулся... устало и насмѣшливо.

— Ну что-жъ, выпьемъ что ли хоть за непредусмотрѣнное. Не останется, вы говорите... Можетъ быть, и не останется... Но если что-нибудь въ исторіи человѣчества и останется — такъ отъ насъ, а не отъ васъ. "А вы на землѣ проживете, какъ черви слѣпые живутъ, ни сказокъ про васъ не разскажутъ, ни пѣсенъ про васъ не споютъ"...

— Ежели говорить откровенно, такъ насчетъ пѣсенъ — мнѣ въ высокой степени плевать. Будутъ обо мнѣ пѣть пѣсни или не будутъ, будутъ строить мнѣ монументы или не будутъ — мнѣ рѣшительно все равно. Но я знаю, что монументъ — это людей соблазняетъ... Какимъ-то таинственнымъ образомъ, но соблазняетъ... И всякій норовитъ взгромоздить на свою шею какой-нибудь монументъ. Конечно, жить подъ нимъ не очень удобно — зато монументъ... Но строить его на своей шеѣ и своей кровью?.. Чтобы потомъ какая-нибудь скучающая и ужъ совсѣмъ безмозглая американка щелкала своимъ кодакомъ сталинскія пирамиды, построенныя на моихъ костяхъ — это извините. Въ эту игру я, по мѣрѣ моей возможности, играть не буду...