Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

— А откуда вы взяли, что я безпокоюсь?

— Таскаетесь по ночамъ за моими списками въ УРЧ... Якименко бы таскаться не сталъ. Да и вообще — видно... Если бы я этого не видѣлъ, я бы къ вамъ съ этими списками и не пошелъ бы.

— Да? Очень любопытно... Знаете что — откровенность за откровенность...

Я насторожился. Но несмотря на столь многообѣщающее вступленіе, Чекалинъ какъ-то замялся, потомъ подумалъ, потомъ, какъ бы рѣшившись окончательно, сказалъ:

— Вы не думаете, что Якименко что-то подозрѣваетъ о вашихъ комбинаціяхъ со списками?

Мнѣ стало безпокойно. Якименко могъ и подозрѣвать, но если объ его подозрѣніяхъ уже и Чекалинъ знаетъ, — дѣло могло принять совсѣмъ серьезный оборотъ.

— Якименко на дняхъ далъ распоряженіе отставить моего сына отъ отправки на БАМ.

— Вотъ какъ? Совсѣмъ занимательно...

Мы недоумѣнно посмотрѣли другъ на друга.

— А что вы, собственно говоря, знаете о подозрѣніяхъ Якименки?

— Такъ ничего, въ сущности, опредѣленнаго... Трудно сказать. Какіе-то намеки, что ли...

— Тогда почему Якименко насъ не ликвидировалъ?

— Это не такъ просто. Въ лагеряхъ есть законъ. Конечно, сами знаете, — онъ не всегда соблюдается, но онъ есть... И если человѣкъ зубастый... По отношенію къ зубастому человѣку... а васъ здѣсь цѣлыхъ трое зубастыхъ... Ликвидировать не такъ легко... Якименко человѣкъ осторожный. Мало ли какія у васъ могутъ быть связи... А у насъ, въ ГПУ, за нарушеніе закона...

— ... по отношенію къ тѣмъ, кто имѣетъ связи...

Чекалинъ посмотрѣлъ на меня недовольно:

— ... спуску не даютъ...

Заявленіе Чекалина вызвало необходимость обдумать цѣлый рядъ вещей и, въ частности, и такую: не лучше-ли при такомъ ходѣ событій принять предложеніе Чекалина насчетъ БАМа, чѣмъ оставаться здѣсь подъ эгидой Якименки. Но это былъ моментъ малодушія, попытка измѣны принципу: "все для побѣга". Нѣтъ, конечно, "все для побѣга". Какъ-нибудь справимся и съ Якименкой... Къ темѣ о БАМѣ не стоитъ даже и возвращаться.

— Знаете что, товарищъ Чекалинъ, насчетъ закона и спуска, пожалуй, нѣтъ смысла и говорить.

— Я вамъ отвѣчу прежнимъ вопросомъ: почему на отвѣтственныхъ мѣстахъ сидятъ Якименки, а не вы? Сами виноваты.

— Я вамъ отвѣчу прежнимъ отвѣтомъ: потому, что во имя приказа или, точнѣе, во имя карьеры онъ пойдетъ на что хотите. А я — не пойду.

— Якименко только одинъ изъ винтиковъ колоссальнаго аппарата. Если каждый винтикъ будетъ разсуждать...

— Боюсь, что вотъ вы все-таки разсуждаете. И я — тоже. Мы все-таки, такъ сказать, продукты индивидуальнаго творчества. Вотъ когда додумаются дѣлать людей на конвейерахъ, какъ винты и гайки, тогда будетъ другое дѣло.

Чекалинъ презрительно пожалъ плечами.

— Гнилой индивидуализмъ. Такимъ, какъ вы, хода нѣтъ.

Я нѣсколько обозлился: почему мнѣ нѣтъ хода? Въ любой странѣ для меня былъ бы свободенъ любой ходъ.

— Товарищъ Чекалинъ, — сказалъ я раздраженно, — для васъ тоже хода нѣтъ. Потому что съ каждымъ вершкомъ углубленія революціи власть все больше и больше нуждается въ людяхъ не разсуждающихъ и не поддающихся никакимъ угрызеніямъ совѣсти — въ Стародудцевыхъ и Якименкахъ. Вотъ именно поэтому и вамъ хода нѣтъ. Эти эшелоны и эту комнатушку едва-ли можно назвать ходомъ. Вамъ тоже нѣтъ хода, какъ нѣтъ его и всей старой ленинской гвардіи. Вы обречены, какъ обречена и она. То, что я попалъ въ лагерь нѣсколько раньше, а вы попадете нѣсколько позже — ничего не рѣшаетъ. Вотъ только мнѣ въ лагерѣ не изъ-за чего биться головой объ стѣнку. А вы будете биться головой объ стѣнку. И у васъ будетъ за что. Во всемъ этомъ моя трагедія и ваша трагедія, но въ этомъ и трагедія большевизма взятаго въ цѣломъ. Все равно вся эта штука полнымъ ходомъ идетъ въ болото. Кто утонетъ раньше, кто позже — этотъ вопросъ никакого принципіальнаго значенія не имѣетъ.

— Ого, — поднялъ брови Чекалинъ, — вы, кажется, цѣлую политическую программу развиваете.

Я понялъ, что я нѣсколько зарвался, если не въ словахъ, то въ тонѣ, но отступать было бы глупо.

— Этотъ разговоръ подняли вы, а не я. А здѣсь — не лагерный баракъ съ сексотами и горючимъ матеріаломъ "массъ". Съ чего бы я сталъ передъ вами разыгрывать угнетенную невинность? Съ моими-то восемью годами приговора?

Чекалинъ какъ будто нѣсколько сконфузился за чекисткую нотку, которая прозвучала въ его вопросѣ.

— Кстати, а почему вамъ дали такой странный срокъ — восемь лѣтъ, не пять и не десять...

— Очевидно, предполагается, что для моей перековки въ честнаго совѣтскаго энтузіаста требуется ровно восемь лѣтъ... Если я эти восемь лѣтъ проживу...

— Конечно, проживете. Думаю, что вы себѣ здѣсь и карьеру сдѣлаете.

— Меня московская карьера не интересовала, а ужъ на лагерную — вы меня, товарищъ Чекалинъ, извините — на лагерную — мнѣ ужъ совсѣмъ наплевать. Проканителюсь какъ-нибудь. Въ общемъ и цѣломъ дѣло все равно пропащее. Жизнь все равно испорчена вдрызгъ... Не лагеремъ, конечно. И ваша — тоже. Вы вѣдь, товарищъ Чекалинъ, — одинъ изъ послѣднихъ могиканъ идейнаго большевизма... Тутъ и дискуссировать нечего. Довольно на вашу физіономію посмотрѣть...

— А позвольте васъ спросить, что же вы вычитали на моей физіономіи?

— Многое. Напримѣръ, вашу небритую щетину. Якименко каждый день вызываетъ къ себѣ казеннаго парикмахера, бреется, опрыскивается одеколономъ. А вы уже не брились недѣли двѣ, и вамъ не до одеколона.

— "Быть можно дѣльнымъ человѣкомъ и думать о красѣ ногтей", — продекламировалъ Чекалинъ.

— Я не говорю, что Якименко не дѣльный. А только бываютъ моменты, когда порядочному человѣку — хотя бы и дѣльному — не до ногтей и не до бритья... Вотъ вы живете чортъ знаетъ въ какомъ сараѣ... У васъ даже не топлено... Якименко такъ жить не будетъ. И Стародубцевъ — тоже... При первой же возможности, конечно... У васъ есть возможность и вызвать заключеннаго парикмахера, и приказать натопить печку.

Чекалинъ ничего не отвѣтилъ. Я чувствовалъ, что моя безмѣрная усталость начинаетъ переходить въ какое-то раздраженіе. Лучше уйти. Я поднялся.

— Уходите?

— Да, нужно все-таки хоть немного вздремнуть... Завтра опять эти списки.

Чекалинъ тяжело поднялся со своей табуретки.

— Списковъ завтра не будетъ, — сказалъ онъ твердо. — Я завтра устрою массовую провѣрку здоровья этого эшелона и не приму его... И вообще на этомъ пріемку прекращу... — Онъ протянулъ мнѣ руку. Я пожалъ ее. Чекалинъ задержалъ рукопожатіе.

— Во всякомъ случаѣ, — сказалъ онъ какимъ-то начальственнымъ, но все же чуть-чуть взволнованнымъ тономъ, — во всякомъ случаѣ, товарищъ Солоневичъ, за эти списки я долженъ васъ поблагодарить... отъ имени той самой коммунистической партіи... къ которой вы такъ относитесь... Вы должны понять, что если партія не очень жалѣетъ людей, то она не жалѣетъ и себя...