Атанас Семерджиев - ...И многие не вернулись

В воротах показался капитан, одетый в белый кожух, с фуражкой на голове. Небрежно осмотрел двор, амбар и остановился перед дедом Ангелом.

— В такие ночи человеку бы дома сидеть, спать в теплой постели, а мы мерзнем на улице, по чужим дворам… А что поделаешь? Служба…

Деду Ангелу хорошо известна эта служба. Всюду, где ступит их нога, льются слезы и кровь. Ему хочется закричать, чтобы все село услышало. Но он знает, что это не поможет, и лишь стискивает зубы.

По лестнице стаскивают связанного Дафчо — с непокрытой головой, в белой рубашке и резиновых постолах на босу ногу. Его мать, бабка Катерина, растолкала жандармов и набросила сыну на плечи пальто. Из комнат вышли его сестра, жена старшего брата и ребятишки. Братьев не было дома: двоих забрали в армию, а третьего упрятали в тюрьму.

Дед Ангел молча обеими руками притягивает к себе сына. Дафчо чувствует, что старик держится изо всех сил, чтобы не выдать своей слабости. Он хорошо знает своего отца, помнит, как тот говорил: жизнь и так тяжела — войны, несправедливость, нищета, голод… и у каждого свое горе, поэтому, если не можешь человеку помочь, то по крайней мере не терзай его своим горем…

Трендафила ведут к воротам.

— Дядя, возвращайся! — кричит племянник.

Ребенку исполнилось пять лет. К шести годам он поймет, что оттуда, куда увели его дядю, возврата нет…

Трендафил оборачивается и грустно улыбается:

— Уведите детей… Это зрелище не для них.

Дед Ангел остается на том месте, где из его объятий вырвали сына. Стоит не шелохнувшись, словно врос в землю, в эту черную батакскую землю. На этой земле он в молодости поставил красивый двухэтажный дом с широкими карнизами, большими комнатами и балконом. Он построил его фасадом на юг, чтобы с балкона видеть горы Семералан и Карлык. Для балок и досок подбирал стройные ели и смолистые сосны в Суоджаке и Дженевре — он знал толк в дереве… Теперь пусто и мрачно станет в доме.

Но не только его дом постигло несчастье. В эту зловещую ночь жандармы увели Димитра Хаджиева, Илию Янева, Димитра Цурева и многих других. Их втолкнули в грузовик и повезли в штаб карательного отряда в Брацигово.

Еще до рассвета грузовик с арестованными остановился во дворе брациговской школы. Вокруг него толпятся жандармы. Скрипят железные крюки — шофер открывает задний борт грузовика и, отойдя в сторонку, закуривает.

— Слезайте!.. По одному!

Голос офицера, отдавшего приказ, кажется сонным и утомленным. В эти часы только бы спать! Не характер самой службы, а то, что она создает много неудобств, — вот что удручает его.

Арестованные нерешительно топчутся у борта грузовика и с тревогой осматривают незнакомое место. Брезентовый верх машины хлопает на ветру. При тусклом зимнем рассвете даже деревья во дворе едва виднеются. Перед входом в массивное здание вышагивает часовой. Никто не решается первым спрыгнуть на землю…

— Вам что, хлеб-соль преподнести? — кричит полицейский, прозванный Нетопырем. Он прославился своей жестокостью. Полушубок на нем топорщится, нос приплюснут, глаза — как у хищной птицы или летучей мыши. Потому ему и дали такое прозвище.

— А что! Куда нам торопиться? — отвечает Петр Янев.

Сначала уводят Митко Хаджиева и запирают в комнате на первом этаже. Остальных Нетопырь ведет по цементной лестнице на второй этаж. Они проходят мимо нескольких дверей и останавливаются перед комнатой с окнами во двор. В ней уже четыре дня держат взаперти Тоско Ганева и бабку Петру Джамбазову.

Новых арестантов заталкивают внутрь, приказав лечь на голые доски, не двигаться и не разговаривать между собой. У двери в комнате остается унтер-офицер. Он стоит молча и не спускает глаз с арестованных. Вот он снимает с плеча винтовку, надевает на нее штык и снова берет «на плечо». И ни слова! Знай сопит да вытирает рукавом широкий нос.

В комнате — Тоско, бабка Петра и арестованные в эту ночь. Мучительная встреча на рассвете. Мигающая лампа под потолком бросает на всех тусклый свет. И тяжелое, леденящее кровь молчание, более страшное, чем все пережитое Тоско и бабкой Петрой в этом аду. На них сосредоточиваются взгляды вновь прибывших. Как глухонемые, они без слов, взглядом спрашивают друг друга: «Кто не выдержал? По чьей милости попали мы сюда?»

Бабка Петра задыхается от кашля. Она приподнимается, вздыхает всей грудью и, осмотревшись кругом, осторожно, чтобы не заметил унтер-офицер, шепчет:

— Тоско!.. — и ищет его глазами.

Тот лежит у самого окна. Он не слышит бабку Петру, потому что она произнесла его имя лишь едва заметным движением посиневших губ. Он чувствует убийственную тяжесть тишины, в которой его товарищи задают друг другу один и тот же безмолвный вопрос и сами отвечают себе, бросая взгляд на него. В их глазах он читает суровое осуждение…

Тоско встает, прислоняется к стене и сжимает ладонями голову. Он стоит, замерев, пока его не толкают. Когда же он опускает руки, его заострившееся лицо кажется безжизненным, серым и старым. Голубые глаза будто утонули в огромных черных кругах.

Наступает пасмурное утро, которое не несет узникам никаких надежд. К самому окну тянутся голые, покрытые инеем ветви старого вяза.

Все отдал бы Тоско, лишь бы вернуть теплые, преданные взгляды товарищей, делавшие его счастливым и сильным… Сейчас они не сделали бы его счастливым, но могли бы спасти от убийственного одиночества среди своих. Если бы он сам и товарищи знали, что незадолго до его ареста один торговец из Батака тайно посетил командира карательного отряда в Брацигово! Перед этим Тоско потребовал у торговца 50 тысяч левов для партизан, и тот отсчитал ему их в обмен на расписку, а потом ценой предательства искупил свой «грех» перед властью.

Долгое время после 9 сентября предателю удавалось пользоваться этой распиской как доказательством своего участия в вооруженной борьбе. Он пользовался ею и дрожал от страха. Через некоторое время страх привел его в Пловдив, где он надеялся как-то затеряться и успокоить больную совесть. Но и там он не нашел покоя от мучивших его кошмаров. И раскрытое только в 1961 году преступление столкнуло оставшихся в живых с человеком, чья моральная и физическая деградация сделала возмездие бессмысленным. Такие люди, подобно деду Выльо — предателю Бенковского [15] Георгий Бенковский — руководитель Апрельского восстания против турок в 1876 году. , умирают ненаказанными, но зато презираемыми потомками.

Тоско нес большую ответственность, являясь секретарем подпольной партийной организации в Батаке в тот период, когда человеческая жизнь стоила ровно столько, сколько бутылка сливовой водки на угощение убийцам. Дни и ночи он посвящал самоотверженной и крайне опасной работе. И никто из его товарищей, сваливших на него в брациговской школе невыносимую тяжесть вины за провал, не знал, что его самого предали и что полиция, прежде чем его арестовать, узнала многое об его опасных связях.