Атанас Семерджиев - ...И многие не вернулись

Часто спрашиваю себя: а если бы знали тогда все это, так же ли строго осудили его? Этот вопрос я недавно задал бабке Петре Джамбазовой и еще нескольким товарищам, вместе с Тоско пережившим те кровавые ночи, но дождавшимся счастливого дня 9 сентября.

Мы долго разговаривали и горячо спорили, но в конце концов я все же понял, что даже сейчас они не могут и не хотят его оправдать. Мне хотелось упрекнуть их в несправедливости, но я промолчал. Нельзя забывать, что дело, которому посвятили себя Тоско и его товарищи, подчинялось суровым законам конспирации. А Тоско действительно нарушил эти законы. Я понимал это. И все те мысль о его участи обжигает меня острой болью.

В тот день, когда начали допрашивать Тоско, в Брацигово приехала его жена со своими родителями. Возможно, она умоляла его признаться во всем, наивно веря, что это спасет его — отца ее будущего ребенка. Десять лет спустя она вышла замуж второй раз. Я узнал, что она отдала дочь, родившуюся после смерти Тоско, на воспитание чужим людям.

Недавно ко мне пришла девушка, только что окончившая университет. Это была дочь Тоско. Я заговорил об ее отце, она сразу так и загорелась. Не зная отца, она помнила о нем, гордилась им и ждала от других уважения к его памяти. Я вполне ее понимаю. Понимаю восторженное преклонение дочери перед отцом, заполняющее пустоту, созданную другими людьми.

…Бабку Петру вводят в комнату для допросов и предлагают сесть.

— Неужто ты не поняла, где находишься? До каких пор ты будешь прикидываться? Если скажешь, где партизаны, получишь кучу денег. А если не скажешь — заработаешь пулю в лоб…

Бабка Петра стоит, сложив руки на животе.

— Кабы знала, сказала бы. Но только ничего я не знаю.

— Знаешь, бабка, знаешь. И ты нам все скажешь…

В семье бабки Петры не нашлось бы человека, который не был бы причастен к опасной деятельности батакских коммунистов. Ее зять, Атанас Кынев, ушел к партизанам еще в начале 1943 года. Около их дома на окраине села постоянно устраивались засады, поэтому Атанасу и другим партизанам всегда приходилось останавливаться в доме ее брата — Георгия Ванчева. Там она и встречалась с ними, получала задание и передавала им то, что приготовила для отряда.

В последний раз партизаны приходили за несколько дней до ее ареста. Вместе с Георгием Чолаковым в село пришли Атанас Кынев и Илия Чаушев. Глубокий снег и блокада изолировали отряд, партизаны голодали, и этим троим предстояло доставить отряду продукты.

Каждую ночь они обходили все дома в селе. Собрали продукты, одежду и оружие. На третью ночь только зашли к Ванчеву в дом, как на улице остановились грузовики. Послышались команды. Георгий Чолаков и его товарищи схватились за винтовки. Злата, невестка бабки Петры, посмотрела в окно и ахнула: улица была полна жандармов. Что делать?

Жандармы были заняты перетаскиванием каких-то вещей в здание школы, а дом Ванчева находился рядом с мостом через Старую реку — всего в десяти метрах от школьного двора. Их разделяла только улица.

— Единственное спасение на сеновале, — сказал Георгий Чолаков. — Он под самым носом у часового. Там нас никто не станет искать…

Георгий Ванчев, хозяин дома, вышел на улицу посмотреть, что происходит. Над Карлыком небо начало бледнеть, но Батак все еще тонул в ночном мраке. Жандармы ушли в здание школы. На улице остались только посты: один перед входом в школу и другой на мосту, напротив дома Ванчева. Георгий вернулся и сообщил:

— Шагу ступить нельзя. Постовые сразу же заметят… Надо придумать что-нибудь.

— Дайте женскую одежду! — предложил Георгий Чолаков.

Злата вытащила из сундука все, что нашла там, но этого не хватило на всех.

— Снимай с себя! — улыбнулся Чолаков. — Иногда, Злата, и сукман [16] Старинная женская одежда. может жизнь спасти…

Они переоделись в женское платье, надели фартуки, платки на голову. Один взял ведро, другой котелок, а третий лохань. Ванчев вышел на улицу, издали кивнул часовому и вошел в хлев.

— Злата! Злата!.. Дай-ка мне котелок! — крикнул он оттуда.

Атанас Кынев спрятал винтовку под сукман, положил пистолет в котелок и пошел. Минут через десять туда перебрался Илия Чаушев, а после него и Георгий Чолаков. В хлеву они переоделись в свою одежду, оттуда перебрались на сеновал и зарылись глубоко в сено. Сукманы забрала бабка Петра. Женщины раза два-три ходили в хлев и возвращались обратно. Часовые, стоявшие на посту, не обращали внимания на их суетню.

Часов в девять-десять утра несколько жандармов направились к сеновалу, распахнули дверь и стали сбрасывать вниз сено — оно им понадобилось для тюфяков. Бабка Мария, мать Златы, вышла на улицу и закричала:

— Да что же это вы! Все сено, что ли, заберете? Хватит с вас! У нас скотина сдохнет с голоду!

Из здания гимназии вышел капитан. Старуха обратилась к нему:

— Скажите им, господин офицер, чтобы не брали больше. Нам и так сена не хватит. Пусть возьмут у соседей…

Жандармы спустились с сеновала и направились в соседние дворы. Злата закрыла двери, а бабка Петра повесила на них замок.

После обеда они отнесли в хлев еду. Отнесли ее в котелке, прикрыв сверху картошкой и отрубями для коровы. Передали котелок Георгию Чолакову…

Когда арестовали бабку Петру, партизаны все еще скрывались на сеновале. Риск, конечно, был очень велик, но никак не удавалось выбраться оттуда. Только на третий день, в сумерках, они решились покинуть свое убежище. Злата сварила ведро картошки, высыпала на большое блюдо. Ее муж Георгий Ванчев пошел будто бы угостить незваных «соседей». Жандармы, находившиеся во дворе гимназии, сразу же набросились на еду, однако часовые не покинули своих постов. И хотя было опасно, но ждать больше стало невозможно. Снова переодевшись в сукманы Златы, партизаны выбрались из хлева и перешли в более безопасное место…

Бабку Петру вызывают на допрос. Она не знает, что партизаны уже выбрались из дома Ванчева, но если бы и знала, все равно молчала бы.

Бьют ее чем попало: палками, резиновыми шлангами, шомполами. Она поднимает руки, чтобы прикрыть голову. В конце концов у нее перед глазами начинают плыть круги, и она без чувств валится на пол.

Ее обливают водой и усаживают на стул. И снова задают вопросы. Нетопырь поднимает с полу свалившуюся косынку, обкручивает ее вокруг шеи женщины и начинает ее душить. Бабка Петра задыхается, изо рта хлещет кровь…

Ей дают прийти в себя. Потом снова задают те же вопросы: где партизаны, кто их снабжает продуктами и поддерживает. Ей обещают, что никто не узнает о том, что она скажет…

Наступает полночь. Бабка Петра уже едва дышит. В лице — ни кровинки. Голова в тумане. И вот Нетопырь вынимает пистолет.