Атанас Семерджиев - ...И многие не вернулись

Меня, наверное, не обвинят в преувеличении, если я скажу, что отряд имени Антона Иванова тогда являлся самым крупным и, быть может, самым сильным из партизанских отрядов. Он был сравнительно хорошо вооружен: кроме винтовок и пистолетов располагал двумя пулеметами и автоматом. Отряд имел и большой боевой опыт. Разгром этого отряда стал трагедией для партизанского движения, для всего народа. Причины этой трагедии теперь нередко ищут только в слабостях командования отряда, в потере связи с населением и плохой разведке. Да, причины эти существовали. Но справедливость требует обратить внимание и на условия, в которых оказался отряд отнюдь не по вине своего руководства. Совесть обязывает меня заявить о необходимости объективной и непредвзятой оценки деятельности командования отряда, нельзя во всем винить его. Мы обязаны с признательностью и почестями относиться к памяти погибших, к подвигу этого отряда, а вместе с этим и к людям, которые вели его в последний поход.

Такова трагическая хроника событий. Сто тридцать три человека были убиты… Окоченевшие трупы в глубоком снегу Батакских гор, обагренные кровью горные потоки… Тихие ночные села и полицейские засады на дорогах. И волчий вой, замирающий в ночи. И неистовый ветер, дующий со снежных хребтов…

А Батак будет ждать своих земляков — их было двадцать два партизана. Жены будут ждать своих мужей, дети — отцов, но не дождутся: они отправились в дальний страшный путь, откуда нет возврата, но который приводит к бессмертию в памяти народа.

Пасмурное и холодное зимнее небо нависло над Батаком. На улицах редко показываются прохожие. Трактиры и кофейни посещают только жандармы и полицейские. И не потому, что в селе не стало людей, наоборот — всех, даже тех, кто работал в лесу, согнали в село. С тех пор как появился капитан Динев, ни один человек не имеет права выйти из села. Скотина дохнет с голоду, потому что жители Батака с незапамятных времен привыкли держать сено на сеновалах возле покинутых лесопилен в горах или в кошарах на голых холмах Илиджика. В лесах над Петровской грядой появились волки. Их неистовый вой по ночам не дает покоя. Охрипших от лая собак невозможно удержать на привязи.

По утрам Чолаковы и Чаушевы озабоченно ищут волчьи следы, но натыкаются только на следы жандармских постов и засад. Нет, не отвыкли жители Батака от крепкой ракии и красного вина. Но в эти страшные зимние вечера 1944 года они редко появляются в кофейнях и трактирах. Предпочитают оставаться у себя дома.

Капитан в одиночестве наслаждается охватившим весь Батак страхом и оцепенением. Это усиливает в нем обманчивое чувство, что он держит в руках здешних горцев.

Агенты капитана выявили людей, связанных с партизанами, и некоторые из них уже попали, к нему в руки.

В конце января забрали Васила Пелева, перевозившего осенью из пловдивских сел в Батакские горы продукты для партизанского отряда. Через два-три дня схватили и других. Их сразу же увезли в Брацигово. Среди них был и Алексий Климентов.

Полицейские располагали сведениями, что Климентов — один из руководителей коммунистов. Поэтому-то они и хотели любой ценой заставить его заговорить. Климентова так избивали, что превратили его тело в кровавое месиво. Не оставили ни одного ногтя на пальцах, ни одной целой, несломанной кости — словно пропустили между мельничными жерновами. Но он не промолвил ни слова. 8 февраля Климентова вместе с несколькими помощниками партизан из Козарско вывели из камеры и расстреляли за селом. Трупы бросили в снегу на съедение волкам и лисицам.

Не все арестованные упорно молчали и уносили свою тайну в могилу — кое-кто не выдержал. 12 февраля схватили Тоско Ганева, Петру Джамбазову и вместе с ними еще нескольких коммунистов и помощников партизан.

В штабе 2-й Фракийской дивизии остались довольны капитаном Диневым.

— Начал ты хорошо, — похвалил какой-то генерал капитана. — Продолжай в том же духе…

Лет десять назад, когда капитан получил первое офицерское звание, царь, вручая ему именные часы, сказал:

— Мои враги — это и враги Болгарии. Помните об этом.

Капитан не забыл слов царя, сказанных в большом зале военного училища с его высокими потолками, украшенными лепкой с позолотой.

— Клянусь быть беспощадным с ними! — ответил он, не догадываясь, что у Болгарии нет большего врага, чем сам царь, объявляющий своих друзей — ее друзьями, а своих врагов — ее врагами.

В Батаке капитан разместил свой штаб в помещении школы, стоявшей на берегу Старой реки. Сам занял кабинет директора, а агенты — соседние классные комнаты. Арестованных держали в подвале.

16 февраля из Пещеры приходит приказ произвести дополнительные аресты. Капитан удаляется в директорский кабинет, чтобы лучше обдумать, как действовать. Кто-то стучит в дверь.

— Входите!

Это звучит не как разрешение, а как приказ.

— Господин капитан, здешний один пришел… Просит впустить, — докладывает вестовой. — Говорит, по важному делу.

Капитан небрежно разваливается на стуле и барабанит пальцами по письменному столу. Но когда в комнату входит молодой черноглазый мужчина, Динев вздрагивает и невольно отдергивает руку.

— А, это ты! — говорит он нарочито небрежно. — Что тебя привело сюда?..

Посетитель снимает кепку и приближается. Расстегнув пальто, достает какой-то документ.

— Несколько дней назад я получил документ на право заниматься ремеслом. Открываю портняжную мастерскую.

— Это лучше, чем участвовать в коммунистических заговорах… — перебивает его капитан. — Ремесленнику нечего делать среди разбойников.

Молодой батакчанин отводит глаза. Его руки, сжимающие кепку, становятся влажными.

— И мой брат в тюрьме, господин капитан, но никакой он не разбойник. А что касается меня… то вы убедились, что я подобными делами не занимаюсь. Потому и велели меня выпустить… — Парень как-то криво улыбается.

Капитан встает и отодвигает стул. Потом машинально одергивает китель и застегивает высокий воротник. На нем светло-зеленая форма, сшитая у хорошего мастера. В ней этот страшный человек выглядит элегантным и даже красивым.

— Я тебя выпустил, но, кажется, сделал это напрасно. Батак еще узнает меня…

Слова капитана звучат холодно, как холодна и его угроза.

Другой бы побледнел, испугался, а этот парень смотрит на офицера так, словно тот не сказал ничего особенного. Только слегка сжатые губы выдают внутреннее напряжение. «Среднего роста, с открытым лицом, волосы каштановые, одет со вкусом, бросается в глаза врожденная интеллигентность… — мысленно обобщает свои впечатления капитан. — Мои люди правы: он наверняка в руководстве молодежного подполья».