Атанас Семерджиев - ...И многие не вернулись

Далеко за полночь я зашел во двор своего родного дома. Никто не спал — ждали меня. Моя больная сестра разрыдалась. Мы присели под старой грушей.

— Завтра уезжаем в Пазарджик, — сказал я матери. — Зашел на минутку, только взглянуть на вас…

Мама ничего не сказала. Спустилась в погреб и принесла кувшин козьего молока. Я выпил молоко и тут же встал. Мне стало как-то не по себе, что-то сдавило горло. Подошел к матери. Почувствовал ее горячее прерывистое дыхание.

— Мне надо идти, мама, — сказал я каким-то не своим голосом. — Сейчас в Пазарджик, а оттуда — на фронт.

— Надо! Опять надо!.. Когда же это кончится!

Я улыбнулся ей смущенно. Она поняла и, не имея сил вымолвить ни слова, жестом отпустила меня.

И я ушел.

Кто меня привел в дом Петко Минчева из Пищигово, я уже и не помню. Мы выбрались из Пазарджика, где нам грозила опасность, и двинулись в путь. Стояла непроглядная ночь, одна из тех бесконечных и промозглых ночей, которые три с лишним десятка лет назад превращали Тракию в черную бездну.

Перед мостом через Луду Яну на нас чуть не налетел какой-то всадник. Копыта лошади ударялись в прогнивший чернозем глухо, словно были обмотаны тряпьем. Мы пригнулись у края дороги, и всадник нас не заметил, но конь шарахнулся в сторону и заржал. Выругавшись, всадник поскакал дальше. Куда его понесло? За нами гналась полиция, а его кто преследовал по этому мертвому полю?

В село мы добрались после полуночи. Обогнули одноэтажное здание общины и двинулись по узкой улочке. С двух сторон на нас с лаем набросились собаки. Из общины отозвался патрульный. От его тягучего голоса у меня по спине пробежали мурашки. Это было начало 1942 года, и мы только делали свои первые шаги в вооруженной борьбе.

Мы пересекли какой-то двор и постучались в дверь одноэтажного, побеленного известью дома. Никто не отозвался, но внутри послышались шаги. Вскоре кто-то выглянул из окна и, не спрашивая, быстро открыл дверь и ввел нас в сени. Проводник мой пожал мне руку на прощание и исчез в темноте ночи. Зажглась лампа.

— Добро пожаловать! — встретила меня старая женщина с кроткой улыбкой и живыми глазами.

В спешке только набросив на себя старую черную кофточку, она сейчас ее торопливо застегивала. Вошли в комнату. Женщина подала стул. Я хотел было сесть, но заметил грязь на своих ногах и смутился.

— Ничего, ничего! Лишь бы в душе не было грязи, а на ногах не страшно… — Эти слова принадлежали Петко Минчеву, плечистому мужчине с таким же добрым, как и у его матери, бабы Марии, лицом. Речь его текла плавно, напевно. Появилась и его жена. Ей было не более тридцати пяти лет. Густые каштановые волосы касались ее плеч.

Прежде чем прийти в Пищигово, я обошел полдюжины сел. Побывал во многих домах, и почти всюду меня принимали как желанного гостя, а здесь встретили с какой-то особенной теплотой. Только теперь я понял, что многие другие, как и я, находили здесь приют и были приняты так же.

Пока я снимал обувь и приводил себя в порядок, баба Мария приготовила ужин и позвала меня. На низком круглом столике я увидел розовое сало, посыпанное красным перцем, яичницу и белый хлеб, какого в те годы и не пробовал.

— Бедная твоя мама! Что она там думает? — вздохнула женщина. — Жива ли она? Сам ты откуда?

— Жива, — ответил я.

Хотелось продолжить разговор, но по неписаным законам конспирации я уклонился от ответа. Ей, как и всем другим, которые принимали меня в своих домах, нечего было скрывать и незачем. Ведь я был в ее доме, видел всех. Через неделю-другую я их покину, и они так и не узнают, куда я девался. А они останутся в этом доме, их судьба находится в моих руках и в руках десятков других, которым они предоставляли убежище. Я всегда сознавал, что это несправедливо. И может быть, поэтому я ответил бабе Марии:

— Из Батака я.

— Может, и оттуда! — сказала она и замолчала.

Через несколько дней я проговорился, что в нашем краю множество минеральных источников. Баба Мария стрельнула в меня своими живыми глазами. Встала из-за стола и улыбнулась:

— Да не из Лыджене ли ты или из Чепино?

— Разве я не сказал — из Батака я!

Она поняла, что я солгал, но не рассердилась. Видно, она не умела вообще сердиться. Я и потом никогда не видел ее рассерженной или мрачной.

— В тех местах есть теплая вода, — добавила она. — Мне довелось побывать в Лыджене после войны.

И баба Мария рассказала одну трагическую историю.

…Еще перед Балканской войной она вышла замуж за Минчо Хала [32] Хала — змей, дракон, буря, ураган. . Прозвище это ему дали из-за его силы: работал за троих, а на состязаниях по борьбе, которые проводились на окраине села, никто не мог свалить его на землю. Скопили они на дом, народили детей. Но радость их длилась недолго. Начались войны — одна, другая, а затем третья, и она почти не видела его дома.

После окончания войны его демобилизовали где-то у Неврокопа. Минчо направился домой через Сатовчу и Доспат, поскольку это был кратчайший путь. Его предупредили, что в тех местах орудуют жестокие бандиты, но он не принял это во внимание.

— Чего мне бояться? — говорил он. — Моей бедностью им лакомиться, что ли?

Бандиты погубили его где-то в черных доспатовских лесах. Подстерегли возле какого-то моста, крикнули, чтобы лег лицом вниз.

— За что, люди? — спросил Минчо. — С войны возвращаюсь, бедный человек я…

Над его головой просвистели две или три пули. Он бросил сумку и кинулся на дорогу. Из леса вышли главарь банды с поседевшей щетинистой бородой и молодой мужчина в чалме. Молодой уселся сверху на Минчо, завел ему руки за спину и привязал их к поводьям лошади. Потащили его в лес, где пряталась вся банда. Грабители поняли, что, кроме солдатской одежды, у него взять нечего.

— Отпустите! — взмолился Минчо. — У меня жена, дети! Кто же их прокормит!

Не пожалели…

Потом стало известно, что Минчо был их двадцать четвертой жертвой.

Бандитов поймали, и доставили на суд в Неврокоп. На заседание вызвали Марию с дедом Иваном, отцом Минчо. Но дело затянулось, и они вернулись домой. Вызвали их вторично, но слушание дела снова не было закончено. Они собрались домой. На окраине города их остановил знакомый учитель.

— Какой дорогой вы пойдете? — спросил он.

— Через Якоруду и Яденицу, — ответил свекор.

— Ни в коем случае! — произнес учитель. — Возле Яденицы вас ждут убийцы. Родственники бандитов… Идите другой дорогой…

— Тогда мы пошли через Лыджене, — закончила баба Мария. — Сколько же мы страха натерпелись! Не за себя, за детей. Кто же за ними присмотрит, если и нас прикончат. Трое мальчиков и две девочки. Старшей десять лет, а младшему нет и года. Весной родился, а отца его осенью убили. Такое было время…