Пол Престон - Франко. Биография

Каудильо пренебрегал политикой прежде всего потому, что редко отказывался от приглашения на охоту. К концу 1954 года, в сезон, он посвящал ей субботы, воскресенья и понедельники, а иногда и целую неделю. Стрелять Франко стал значительно лучше. Его участие в охоте всегда учитывалось: здесь решались многие дела. Министры тоже заинтересовались охотой, поскольку желали находиться в ближайшем окружении каудильо. Франко, видимо, не беспокоило, что при этом манкируют правительственными делами. Во время охоты ему постоянно льстили, а об отсутствующих злобно сплетничали и нередко клеветали на них. Тут же Франко просили оказать протекцию того или иного рода. Бизнесмены финансировали охотничьи вылазки, чтобы подобраться поближе к министрам. Все знали, что эти увеселительные поездки пронизаны духом коррупции, но Франко не уклонялся от них. Показывая, как мастерски он стреляет, каудильо получал самозабвенное удовольствие. Ведь даже в самые напряженные моменты Второй мировой войны он часто забрасывал повседневные обязанности и отдавался королевскому спорту — охоте. Здесь его главной целью было убийство, и это позволяет предположить, что, как и прежде на военной службе, внешне робкий Франко, убивая, давал выход сублимированной агрессии. Очень часто охота бывала утомительной, и доктора выражали недовольство тем, что каудильо делает до шести тысяч выстрелов в день. Для Франко составляло особую гордость никогда не признаваться, что день, проведенный на охоте или на рыбалке, утомил его. Дабы потрафить ему как искусному охотнику, Франко облегчали задачу, ежедневно подкармливали оленей в тех местах, где он мог «случайно» оказаться 46.

Речь, произнесенная каудильо в Бургосе 24 июля 1955 года, ярко свидетельствует о его тогдашней самооценке. Присутствуя на открытии -статуи Сида, он высмеял знаменитую фразу Хоакина Косты «закрыть могилу Эль Сида на семь ключей», то есть отказаться от воинственных имперских традиций, признав тем самым, что Испания находится в плачевном экономическом положении и что в середине XX века ее горизонты сужаются. Франко уже давно представлял себя воином-героем, подобным Сиду, человеком, пробудившим Испанию — спящую красавицу — от многовекового сна, в который ее погрузили слабые властители. Будничная обстановка последних лет почти не предоставляла каудильо возможности выказать свое «я» с помощью таких метафор. Теперь же он использовал этот шанс, и в речи его не было и намека на иронию или смущение. Упомянув о том, как «сильно боятся [трусливые либералы], что Эль Сид встанет из могилы и воплотится в новых поколениях», Франко продолжал: «Великая заслуга нашего крестового похода и достоинство Движения в том, что они заставили нас осознать, чем мы были, кто мы сейчас и кем можем стать». Проведя почти открыто параллель между великим героем прошлого и неназванным великим героем настоящего, Франко сказал, что Сид — символ новой Испании: «В нем воплощена вся тайна великой испанской эпики: служение благородным начинаниям, долг как норма, борьба в служении истинному Богу». Говорил он о себе 47. Тому, что Франко когда-то начал смотреть на себя как на Сида современности, содействовали восхваления и лесть отъявленных подхалимов, но это хоть отчасти имело смысл — выдающийся герой войны в африканской пустыне, энергичный и решительный генералиссимус в борьбе националистов во время Гражданской войны. Но теперь каудильо, затворившийся во дворце Пардо, окруженный льстивыми приспособленцами, самодовольный и становящийся все более узколобым, мало напоминал героя.

Несмотря на физическую крепость, которой он то и дело хвастался, Франко, несомненно, все меньше хотелось заниматься политикой и все больше — семьей и своими увлечениями. Однако, хотя он и придерживался удобной философии, будто все беды исходят от сатанинских меньшинств, контролирующих радио из масонских лож, и левых интернационалистов за рубежом, муниципальные выборы в ноябре 1954 года и встреча в Лас-Кабесас неукоснительно поставили на повестку дня вопрос о постфранкистском наследовании. После соглашения с Соединенными Штатами и конкордата каудильо мог уйти, сохранив престиж, и передать власть дону Хуану, но он даже и думать не хотел об этом.

Пока юный Хуан Карлос учился в Испании, проблема монархической оппозиции, казалось, была под контролем. Хорошее здоровье позволяло Франко проводить целые дни на охоте или работать с 7 утра до полуночи, не испытывая потребности в отдыхе. Он по девять часов подряд председательствовал на заседаниях кабинета министров, не взяв в рот и маковой росинки, не делая перерывов для отдыха 48. Каудильо не желал расставаться с властью. Он мог управлять рутинными делами, манипулировать, как прежде, своим окружением, сталкивать лбами подчиненных, однако не знал реалий социальных перемен и настроений значительной части испанского населения. Испанцев каудильо делил на хороших и плохих, победителей и побежденных, франкистов и антифранкистов. Этим методом он успешно пользовался с 1939 года, но теперь произошла смена поколений, и метод не работал. Франко видел мир таким, каким изображал его Карреро Бланко и другие. В этом мире он был любимым отцом своего народа и защищал его от франкмасонов и коммунистов. Лесть затмевала ему глаза, и Франко терял 'свойственную ему проницательность. Двадцать лет он находился в эпицентре событий, и теперь потребность детально контролировать политические течения внутри режима притупилась.

Когда Франко выказал желание уйти от ежедневных занятий политикой, он и его жена почли за лучшее принять позу царственных особ и отстраниться от всех окружающих, кроме членов семьи и ближайших друзей. Ежегодный летний прием, проходивший в элегантном королевском дворце Ла-Гранха внешне ничем не отличался от королевского. Окруженные дипкорпусом, военным руководством, церковными иерархами, членами правительства и высшими функционерами Фаланги, Франко и донья Кармен принимали дань уважения. Ежегодный отъезд вместе в правительством в Паласио-де-Айете в Сан-Себастьяне проходил в традициях Альфонса XIII и его двора. Нередко замкнутый Франко оживлялся, рассказывая о морской рыбалке или о своих охотничьих успехах. Один эпизод в середине 50-х годов показал, насколько каудильо оторван от повседневной испанской реальности. Отдыхая на своем «Асоре» где-то под Сан-Себастьяном и тратя громадные государственные средства на долгие экспедиции за тунцом, он без тени иронии заметил, что «человек гораздо счастливее, когда живет скромно» 49. Донья Кармен не разрешала тревожить мужа неприятными новостями, но в 1955 году начался кризис сразу на двух фронтах, и в 1956 году Франко, хотя и с явным неудовольствием, но все же пришлось разрешать его.