Пол Престон - Франко. Биография

Различные инициативы, направленные на либерализацию положения в университетах, которые предпринял министр образования Хоакин Руис Хименес, еще более усилили трения в Движении. Один из ранних симптомов этого — общественное внимание к смерти и похоронам философа Хосе Ортеги-и-Гассета в октябре 1955 года. Многие приверженцы режима подвергали его гонениям, но были и такие, кто отдал последний долг этому свободомыслящему человеку, символу недовольства режимом, удушающим культурную жизнь страны. Крупное памятное собрание состоялось на факультете философии и литературы Мадридского университета, что весьма встревожило Руиса Хименеса 56. Студенты мало знали об Ортеге, но он олицетворял критическую мысль и свободный обмен идей — именно то, что безжалостно подавлялось при Франко.

Брожение в университетах было не единственным признаком того, что за репрессивным фасадом единообразного режима происходят перемены. Оппозицию — рабочий класс и левых — каудильо воспринимал как естественную, хотя и раздражающую реальность, которую он приписывал проискам злобных иностранных коммунистических и масонских элементов. При этом Франко считал, что с оппозицией следует разговаривать языком жестоких репрессий. Соперничество между военными-монархистами и руководством фалангистов также легко вписывалось в его картину мира. Исходя из убеждения, что любого можно купить, он вовсю покупал тех и других, обхаживал их или обманывал. Раздоры середины 50-х представлялись Франко несколько иным и куда менее управляемым явлением. Испанские студенты этого времени, даже те, что придерживались левых и либеральных взглядов, были, как правило, из благополучных семей среднего класса. Как и молодые фалангисты, выражавшие разного рода недовольство режимом, они отличались от рабочих-стачечников, на которых режим периодически обрушивал жестокие репрессии. Более того, каудильо не располагал временем и не обладал гибкостью, достаточной для того, чтобы понять эти новые силы. Ему хотелось только вкусить плоды власти и вознаграждать себя за «спасение всего общества». Марокканский кризис отвлек его внимание, но Франко потратил на его разрешение не слишком много времени. Теперь, когда он добился жизнеспособности режима и чувствовал себя вполне уютно, во внутриполитическом плане его беспокоил лишь вопрос о том, как обеспечить гарантии существования франкизма в той или иной форме после окончания срока своего «пожизненного мандата».

Поэтому каудильо не принимал всерьез ни студенческих волнений, ни того, что фалангисты не желают сползать к консервативной монархии. В ноябре 1955 года на митинге в Эскориале, посвященном годовщине смерти основателя Фаланги Хосе Антонио Примо де Риверы, Франко подтвердил опасения фалангистов, которые были вызваны его видимым сближением в Лас-Кабесас с доном Хуаном. Отказавшись от обычных для него в таких случаях черного мундира и голубой рубашки «национального главы», каудильо обозначил дистанцию между собой и фалангистами тем, что приехал на церемонию в форме главнокомандующего. Из рядов почетного караула раздался выкрик: «Не нужно нам никакого идиотского короля!» Кое-кто утверждал, что слышал возглас: «Франко — предатель». Имели место и другие мелкие инциденты, отразившие недовольство фалангистов благодушием верхушки, чему Франко не придал значения 57. Это была реалистическая оценка происшедшего с точки зрения ее политической значимости, однако каудильо не разглядел в студенческом недовольстве симптом того, что испанское общество начало двигаться в ином направлении, чем режим. Удобный тезис о том, что всякая оппозиция — от коммунизма или от масонства, на сей раз выглядел еще более неадекватным, чем прежде.

Важное доказательство перемен в испанском среднем классе, о которых Франко не имел ни малейшего понятия, было представлено ректором Мадридского университета (Universidad Complutense de Madrid) либералом Педро Лай-ном (Lain) Энтральго, раскаявшимся фалангистом и ставленником Руиса Хименеса. Сразу после студенческих беспорядков января 1954 года Лаин Энтральго начал изучать настроения испанской молодежи. В своем докладе он сказал, что ширится недовольство удушливой атмосферой франкистского университета. Из этого следовало, что студенты весьма невысокого мнения о нравственных качествах режима и его приспешников. Лаин утверждал: то, что студенты университета чувствуют сегодня, все общество почувствует завтра. Доклад призывал режим сделать послабления, пока в его затхлой атмосфере не начал развиваться марксизм. В конце декабря 1955 года Лаин попросил аудиенции у Франко, чтобы вручить ему первый переплетенный экземпляр доклада. Каудильо растерялся, получив материал из первых рук, и дал Лаину возможность высказаться. Беседа ни к чему не привела, но, по мнению Лаина Энтральго, Франко потом все же прочел текст. И Мартин Артахо, и Руис Хименес говорили Лаину, что генералиссимус начал на заседаниях кабинета использовать лексику, подозрительно напоминающую по стилю его доклад. Некоторое время спустя, изучив настроения студентов, социолог Хосе Луис Пинильос пришел к выводу, что подавляющее большинство считает политические и военные власти некомпетентными и глубоко аморальными 58.

Франко упомянул о напряженности в университетах в своем новогоднрм обращении по радио 31 декабря 1955 года. Речь стала ответом как на доклад Лаина Энтральго, так и на ту часть исследования Пинильоса, которая показала, что сыновья самых влиятельных приверженцев каудильо стоят в оппозиции к нему 59. Франко, видимо, все-таки понял, что почти два десятилетия спустя после того, как он возглавил государство, политическая атмосфера в Испании начала меняться. В 1953 году он одержал дипломатический триумф, поэтому теперь не имел нужды искусственно поддерживать единство в ответ на международную изоляцию. Это выглядело бы нереалистичным. И Франко, отказавшись от перечисления своих великих внутриполитических и международных достижений, посвятил свою речь тем опасностям, которыми чревата подрывная деятельность. Он намекал на то, что вследствие его успешного правления испанцы стали слишком благодушны и потому превращаются в легкую добычу для иностранцев, желающих расколоть народ. При этом каудильо сослался на вседозволенность в эфире. Его презрение к Ортеге и либеральной интеллигенции выразилось сполна, когда он заговорил о «либеральной отрыжке, которая иногда чувствуется. Это вроде свежепобеленной могилы: она красива на вид, а подойдешь поближе — отдает масонским зловонием, характерным для наших горьких лет». Франко призвал лояльную интеллигенцию бороться с подрывной деятельностью 60.

Выдержанное в оборонительном духе обращение каудильо разочаровало многих его приверженцев 61. Оно нашло отклик лишь в самых реакционных кругах Фаланги. Сторонники жесткого курса в различных фалангистских организациях и группах давления начали собирать силы. Сюда входили Старая гвардия (Vieja Guardia), Ассоциация бывших пленных (Asociacičn de ex-cautivos), Гвардия Франко (Guardia de Franco), Молодежный фронт (Frente de Juventudes), ветераны Гражданской войны (ex-combatientes). Теперь, когда не существовало сфабрикованной «международной осады», сплотить фалангистов вокруг каудильо было непросто, и в этом проявилось все консервативное и вполне очевидное убожество режима. Великая фалангисгская революция так и не свершилась, а вид. каудильо, якшающегося с англофилом доном Хуаном, неприятно напоминал о том, что режим, несмотря на всю его символику и риторику, не был по-настоящему фалангисгским. В 1956 году появится все больше признаков падения дисциплины в рядах фалангистов, хотя все это произойдет под знаменами ультрафранкизма. Каудильо не препятствовал им, потому что искренне разделял негативные, антилиберальные, антимасонские, антикоммунистические элементы их риторики и хотел иметь под рукой пугало для предстоящего противоборства с монархистами. Попустительство Франко проделкам горячих голов из Фаланги свидетельствовало также и о том, что шестидесятичетырехлетнему старику хотелось предаться любимым занятиям — охоте и рыбной ловле, а не беспокоиться из-за свары внутри режима.