Эдвин Вудхол - С риском для жизни.

«Заставьте немцев вас завербовать»,— сказал мне капитан Ляду на прощание.

Я не думала, чтобы в такой германофильской стране, какой была Швеция во время войны, немцы доверились бы агенту вроде меня, который только что прибыл из Франции, совершенно не зная здешних обычаев. Это значило вооружить против себя шведскую полицию, с которой я уже имела печальные встречи.

Гер да подошла ко мне и, посмотрев в глаза, заявила:

— Знаете ли вы, что вас ожидает в нейтральной стране, если будет доказано, что вы шпионка?

— Моя дорогая Герда,— ответила я ей, поддразнивая ее,— вы меня пригласили к себе. Если где-то и есть шпионы, то искать их надо в другом месте. Во всяком случае, я полагаю, что без оснований не обвиняют и в Швеции.

Герда с прежним враждебным видом схватила мой чемодан, открыла его и вытащила два незнакомых мне конверта.

— А это,— сказала она,— как вы объясните это?

Оба шведа-полицейских с интерсом следили за происходящим. Для них моя виновность не представляла никаких сомнений.

— Это уж чересчур! — вскричала я.— Как вы только посмели это устроить?

Я взглянула на конверты: один был получен из Германии и адресован на отель «Астория» в Стокгольме; другой, по-видимому, посланный из Франции, был прислан мне на адрес виллы в Вестеросе. Текст писем был написан тайными чернилами и проявлен. Я не стала тратить времени на чтение этих писем. Это были фальшивки, и их содержание меня мало интересовало. Немецкое письмо имело марки немецкие, на французском письме была французская марка. Но это письмо никак не могло быть отправлено из Франции.

Я жила в вестеросской вилле три недели. Для того же, чтобы мой новый адрес мог стать известным во Франции, нужно было не менее двух месяцев. К моему счастью, мои противники допустили ошибку во времени.

Я со смехом вернула им письма.

— Это слишком по-детски, инсценировка не выдерживает критики. Письма адресованы мне, но они сфабрикованы, это не мои письма.

Мои обвинители на мгновение растерялись. Неужели я ускользну? Я продолжала по-прежнему гневно и презрительно:

— Разрешите мне одеться. В Вестеросе, конечно, есть французкий консул. Он разберется в этом инциденте. Я не настолько хорошо владею немецким языком, чтобы продолжать этот спор.

— Слишком поздно,— сухо сказала Гер да.— Вам придется разбирать этот вопрос с вашим консулом завтра, если только вы сможете это сделать. А сейчас вам придется пойти с этими господами, которые пришли сюда, чтобы арестовать вас.

«Эти господа» были те два коренастых человека, которые по всем признакам не были расположены меня выслушать. Откуда у них была такая твердая уверенность? Настоящие шведы, они были более склонны к тому, чтобы выслушать немцев, а не француженку, и решение их было, очевидно, сделано не в мою пользу.

Во второй раз мне приходилось иметь дело со шведской полицией. Три недели назад я дала обещание уехать. Несмотря на то что я не совершила ни одного компрометирующего поступка, фальшивки Чарлза и Тэдди могли меня погубить, особенно при наличии враждебного отношения ко мне со стороны полицейского комиссара. Законы в нейтральных странах очень определенны. Малейший повод, сомнительные данные — и я могла попасть в тюрьму, в которой я рисковала просидеть до конца войны.

— Будьте добры оставить меня одну, чтобы я могла одеться.

Они поклонились и вышли, немного смущенные.

Оставшись одна, я подождала немного. Окно было открыто и выходило в поле. Луна выхватила из темноты кустарника длинную аллею зеленых елей.

Я спокойно стала одеваться. Сбежать? Но моя комната была во втором этаже, и я, выпрыгивая из окна, рисковала сломать себе ногу. Кроме того, бегство походило бы на признание. Самым лучшим было и дальше отражать нападение лицом к лицу.

Не без волнения спустилась я вниз, держа в одной руке чемодан, в другой Мину. Мои необыкновенные друзья ждали меня в зале в обществе супругов Адам, владельцев дома.

Был поздний вечер. Улицы Вестероса были уже пусты, дома заперты; ни один огонек не светился в окнах спящего городка. Лишь наши шаги раздавались в ночной тишине. Меня здесь никто не знал, и, если завтра шведская полиция засадит меня в тюрьму, никто за меня не вступится. Я была далеко от Франции и знала, что, если даже пропаду, начальники мои разыскивать меня не станут. Кроме того, никто из моих друзей не знал, где я. Я могла рассчитывать только на себя.

Любезные, несмотря ни на что, полицейские открыли передо мной дверь комиссариата.

— Такси!.. Улица Жакоб, 26.

Если в данный момент, то есть в начале лета 1916 года, я нахожусь в Париже, то этим я была обязана своему хладнокровию и неслыханной удаче: комиссар Вестероса питал к Франции, которую хорошо знал, тайную симпатию, чем я и воспользовалась.

Тем не менее я была вынуждена сесть на первый же пароход, направлявшийся в Испанию, и не солоно хлебавши вернуться во Францию, твердо решив отказаться от дальнейшей разведывательной работы.

У меня было смелое намерение раскритиковать моего шефа, которого увидела на улице Жакоб.

— Мадам Рише,— сказал мне капитан Ляду, — вы отправитесь в Испанию.

— Я? Но, капитан...

Я хотела возмутиться. Я пыталась перечислить мои неудачи, объясниться.

— Будет то же, что и в Швеции,— сказала я.— Вдобавок я не знаю испанского языка, а Испания далека от войны. Я не смогу ни добыть сведений, ни привезти их.

Шеф пожал плечами. Я продолжала протестовать:

— Но что я буду делать в Испании, капитан?

— То же, чего вы должны были добиться в Швеции.

— Стать немецкой шпионкой? В Испании? Но как?..

Капитан Ляду встал.

— Марта, вы должны поверить. Вы нам очень нужны. Там очень много дела, Марта. Вот почему я прошу вас туда поехать.

— Простите меня, мой дебют был так неудачен.

— Вы еще наверстаете... В Испании вы будете в более близком контакте с нами. Деньги, которые вы получите от немцев, не попадут в руки тех, кто нас предает.

Наконец-то первый проблеск доверия... Я вздохнула с облегчением. То, что меня больше не подозревали, придало мне мужества.

Есть ли у вас деньги?

— Нет. Мне придется написать нотариусу.

Он вынул 800 франков.

— Это все, что у меня есть. Старайтесь, чтобы вам платили немцы: наш отдел не очень-то богат.

Белый хлеб, сахар, веселье...

Я оставила Францию, в которой царил режим ограничений. Сан-Себастьян в июле сверкал под солнцем и показался мне раем. Все смеялось: море, пляж, улицы, толпа. Солнце было всюду; в воздухе было раз-лито веселье, беспечность стирала все морщины и заботы. Неужели это была я, эта совсем молоденькая женщина, которая шаталась по Конче, смело рассекала волны, купаясь в море, и вела одновременно простой и шикарный образ жизни?