Масадзи Исикава - Река во тьме. Мой побег из Северной Кореи

Моя жена испустила крик. Мне показалось, что она вот-вот не выдержит. Меня переполняло чувство вины и стыда. Я не мог обеспечить ей достойную жизнь. Но я не мог позволить ни ей, ни нашему ребенку погибнуть.

Опустившись на колени, я уже не помнил, что делал. В голове вертелась одна мысль – не дать им погибнуть! Мне показалось, что я слышу голоса этих скотов из «Чхонрёна» – «Рай на земле»… «Вы будете счастливы там»… «Вы избавитесь от нищеты, обретете свободу». И я подумал: «Мы ни за что не подохнем в муках в этом аду? Забудь этих выродков! Мы не дадим им одолеть нас!»

Я прошептал ей на ухо:

– Если ты сейчас умрешь, считай все было зря. Не уходи от меня, мы переживем их всех!

Испустив жуткий вопль, жена напряглась из последних сил. Казалось, вопль этот исходил не от нее, а откуда-то еще, из глубин Вселенной. И тут, к моему изумлению, ребенок враз выскользнул из чрева матери.

Обессиленная Ким откинулась навзничь.

Я перерезал пуповину и завернул ребенка в старую тряпку. Новорожденный отчего-то не кричал.

– Ну, кричи! Кричи, прошу тебя! Прошу! – не вытерпел я. И, словно послушавшись отца, он закричал. Видимо, мой громкий голос испугал его.

Жена, услышав крик ребенка, тут же лишилась чувств. Положив ребенка рядом с нею, я выскочил из дома. Наш самый близкий сосед жил примерно в 500 ярдах. Добежав до его дома, я забарабанил в дверь. Женщина, отперев дверь, ахнула, увидев меня всего в крови, но я тут же объяснил, в чем дело, и она выбежала, чтобы помочь Ким. Войдя в наш дом, она ахнула, а потом из глаз у нее хлынули слезы.

– Никогда ничего подобного не видела. Ужас! – пробормотала она.

Кровь была везде. Весь пол был залит ею. А ребенок заходился в крике.

Попросив соседку присмотреть за роженицей и ребенком, я побежал в клинику. Мой исступленный стук разбудил врача. Это был тот самый врач, на которого я когда-то набросился с кулаками, но я, позабыв о гордости, рухнул перед ним на колени и поклонился до земли.

– Это очень серьезно. Моя жена и новорожденный в страшной опасности. Прошу вас, пойдемте со мной, – стал умолять его я.

Он ничего не сказал. Просто повернулся и ушел в кабинет. Сердце у меня упало. Я уже был готов к тому, что он меня опять пошлет подальше.

Но тут я услышал его голос:

– Пойдемте.

Врач вышел из клиники, и мы оба чуть ли не бегом бросились к моему дому.

Когда мы пришли, он в ужасе повернулся ко мне:

– Ее немедленно нужно отправить в больницу. Сию же минуту.

Я на спине понес Ким в больницу, а соседка осталась с ребенком. Если бы мне отказали в больнице, я бы, наверное, убил бы их. Но врачи поняли, что произошло – или мой вид убедил их, что мне лучше не возражать, – они впустили меня, и я положил жену на кровать. За окнами уже забрезжил рассвет. Окна отделения выходили как раз на восток, и вскоре показалось солнце. Я видел восход лишь сутки назад, но мне казалось, что с тех пор миновал миллион лет.

Я назвал сына Хoсоном. Жена подарила ему жизнь, а я – я должен был позаботиться о его здоровье. Но жена моя долго недоедала. Она не могла кормить Хoсона сама, поскольку все еще находилась на излечении в больнице, и мне предстояло подыскать в деревне кормилицу для мальчика, как это уже было с первым сыном.

Я каждый день ходил по деревне, но они воспринимали мои просьбы равнодушно. В принципе трудно было их в этом винить. Положение с продовольствием было просто ужасным – намного хуже, чем в год рождения Хочхоля. Людей лишили доброты. Они и сами едва выживали.

Но я все же не оставлял попыток. Но меня не слушали. Некоторые даже набрасывались на меня с руганью. Но хуже всего было, когда кто-то бросил мне:

– Ты что, серьезно? Думаешь, мне есть дело до твоего ребенка? Мне все равно, подохнет он или выживет!

Ким выписали из больницы месяц спустя после родов, но она все еще была очень слаба и не могла кормить Хoсона грудью. Мальчик постоянно кричал. Лачуга, которую я построил в Хамджу, была холодной и неуютной, я вынужден был упросить отца перебраться к нему в Тончхон-ри. Помучившись еще какое-то время, я, позабыв о самолюбии, подал заявление в центральные партийные органы. С самого пожара 1964 года я так и не жил в государственном жилье. Хотя правительство, как утверждалось, предоставляло всем рабочим дом или квартиру, бездомных было так много, а жилья так мало, что без связей в партийной среде шансов получить квартиру просто не было.

Однако я все же решился. В своем заявлении я описал, что женат, но не мог жить со своей женой и семьей, потому что работал вдалеке от дома. Мы остро нуждались в жилье. И так далее. Я не рассчитывал, что мое обращение поможет. Полгода спустя из жилищного отдела приехал представитель для проверки и оценки моего положения. Сначала я подумал, что мы можем на что-то надеяться. Но, как обычно, надежды мои рассыпались в прах.

Осмотрев нашу убогую лачугу, представитель высокомерно обратился ко мне:

– Вы правильно оформили заявление на получение жилья, но почему вы не подали его сельским окружным властям? Почему направили его в центр? Вы ввели нас в заблуждение и потратили впустую мое время. Знайте свое место и не капризничайте!

Не капризничайте! Я не поверил своим ушам. Он, что, считал меня ребенком? Но следовало сдерживать себя. Я не мог рисковать, высказываясь против партии. Я безропотно извинился и сразу же ощутил знакомое чувство безнадежности.

Я не мог обеспечить семье крышу над головой, мне не суждено найти нормальную работу, не суждено вести достойную жизнь. Но вскоре после этого я прослышал, что на заводе по производству оборудования для лесной промышленности в Хамхыне требуется тракторист. Я сказал, что у меня есть права на управление трактором, и получил работу. Но это не было официальной работой – этой должности в табели не существовало. Правда, меня это не волновало.

Хамхын – промышленный город с ужасной экологией. Над ним постоянно висит отвратительная пелена смога. Завод, на который я поступил, предоставлял рабочим жилье, но для меня свободной квартиры не было. Да и не могло быть – я ведь работал неофициально. Они все равно не смогли бы зарегистрировать ни мою жену, ни дочь.

Побыв недолго со мной и отцом в Тончхон-ри, моя жена и младшие дети отправились к своим родителям в Хамджу. Хочхоль остался с дедом. Я очень тяжело переживал нашу разлуку, но иных вариантов у нас не было. Мне казалось, что бы я ни делал, все оборачивается против моей семьи. Но я ведь просто хотел, чтобы мы все счастливо жили вместе.

И я решил присвоить комнату на заводе в Хамхыне. Вселиться туда без разрешения. И вот во время обеденного перерыва, когда завод опустел, я слил несколько литров солярки из бака трактора. Мне нужно было отварить рис на масляной печи. Чучхе в действии – автономия, независимость, опора на собственные силы. Это поддерживало меня, но это была не жизнь, а выживание. Порой – особенно ночами – я ощущал свое одиночество настолько остро, что рыдал как ребенок.