Масадзи Исикава - Река во тьме. Мой побег из Северной Кореи

Процветал и черный рынок. Чем больше страна превращалась в бардак, тем лучше себя чувствовал черный рынок. Тем счастливчикам, кому пересылали деньги из Японии, ничего не стоило достать и рис, и мясо, и вообще что угодно. Переплачивать приходилось вдесятеро, но это не имело значения, если у тебя был доступ к иностранной валюте. Еще вчера ты был никем, подонком, парией, а сегодня у тебя за столом сидели партийные боссы. Вчера ты был «враждебным элементом», а сегодня тебя принимали в «общество».

Но мы не принадлежали к числу этих «избранных». Наши японские родственники поставили на нас крест. А наши собратья-возвращенцы хихикали над нами, презирали нас, не желали иметь с нами ничего общего. Как же меня выводило из себя подобное двуличие. Я выцарапывал любую работу, которую только мог найти, чтобы хоть как-то перебиться, а они «доили» своих родственников и упивались своим новым статусом, ради которого они палец о палец не ударили.

Мои дети были достаточно взрослыми, чтобы понимать, что к чему. Однажды кто-то из них спросил:

– Папа, почему у нас нет хороших вещей? У всех других возвращенцев есть и холодильники, и телевизоры. Они получают подарки от своих родственников в Японии. Ты говорил, что наш дедушка был очень крутым там, в Японии.

Больше всего меня расстраивало, что мои дети не могли заниматься тхэквондо вместе с одноклассниками из-за того, что у них не было формы. Они просто сидели в зале на скамейке и смотрели на других детей. Но они не жаловались мне – я узнал об этом от родителей их одноклассников. Мёнхва и Хoсон даже и не заикались о форме для тхэквондо. Дети не хотели лишний раз расстроить меня, поэтому и не затрагивали подобные темы.

Осенью 1984 года я нашел новую работу, на этот раз в центре распределения продовольствия. Продукты из различных фабрик собирали здесь и развозили в пункты поставки в каждом районе. Цены, установленные правительством, были одинаковы для всей страны. А объем зависел от численности населения в конкретных населенных пунктах.

Один из моих коллег устроил меня развозить соевую пасту и соевый соус. Любая работа, так или иначе связанная с продуктами питания, была пропуском в лучшую жизнь. Ты получал доступ не только к еде как таковой – вместе с этим ты получал доступ и к партийным шишкам. Если ты играл по правилам и кое-что подбрасывал и им, в обмен ты мог получить возможность приобрести и телевизор, и холодильник, и другие льготы. На Западе это называется коррупцией. В Северной Корее это просто нормативный режим работы. Вдруг у меня появился доступ к соевой пасте и соевому соусу. И я, разумеется, не мог не воспользоваться новыми возможностями.

Развозя сою по деревням, я не мог не заметить, насколько истощены и измотаны местные крестьяне. Их продпайки, как предполагалось, составляли полтора фунта в день, но они получали лишь приблизительно половину этого количества. К тому же их постоянно отвлекали от основной работы на всякого рода военные сборы и прочие срочные работы. Землей они заниматься не имели возможности, и она приходила в упадок. Я видел множество полей, заброшенных и заросших сорняками, – у крестьян просто не было времени на их основную работу.

В этот же период осложнились отношения между Хочхолем и моей женой. Подрастающие сыновья и их мачехи нередко конфликтуют. Мальчишка подрос и стал непослушным. Моя жена тоже как-то отдалилась от своих собственных детей и, казалось, ушла в себя. Хочхоль возвратился в мою деревню, Тончхон-ри, и некоторое время жил у моего отца. Я попросил начальника подобрать ему работу в районе Хамджу. И тот нашел. Он устроил Хочхоля на продовольственном складе – все лучше, чем до старости горбатиться в поле, а иного выбора не было, останься он в Тончхон-ри. Конечно, и мне, и моему сыну сказочно повезло.

В семнадцатый день рождения Хочхоля, 25 марта 1989-го, я солгал своей жене. Я сказал ей, что еду на работу, а сам взял немного хлеба и пошел к сыну. Я два месяца не видел его, и он за это время заметно подрос. Мы пошли к реке и пообедали вместе. Разделили рис и хлеб, которые я принес. Это мало походило на день рождения, и все же было вкусно.

Мы с удовольствием болтали о том о сем, но когда зашел разговор о прошлом и всех наших бедах, через которые нам пришлось пройти, я не смог удержаться от слез. Сын пытался успокоить меня, но в конце концов и сам разрыдался. Он всегда был способен сопереживать, и в детстве, и сейчас, когда стал молодым человеком. Хочхоль был одним из немногих на этом свете, кто действительно понимал меня. Я попытался дать ему совет.

– Расти. Женись и приучи себя надеяться на себя и только на себя – я понятия не имею, какая судьба меня ждет и что со мной может случиться. Но если ты заболеешь, вообще, если что-то с тобой случится, просто скажи мне, хорошо? А я для тебя сделаю все, что смогу.

Мы пожали друг другу руки и расстались.

А несколько дней спустя меня вызвали в полицию. Полицейский утверждал, что мой сын украл козу, и хотел, чтобы я заплатил за нее. Я тут же отправился к сыну узнать, в чем дело.

Когда я увидел его, понял, что его избили – все лицо было в синяках и ссадинах.

– Я ничего не сделал. Меня просто подставили, – сказал он.

Хочхоль объяснил, что на работе оказался самым молодым из всех – примерно сорока рабочих. Какие-то негодяи из его коллег стащили картофель и сахарную кукурузу со склада. Хуже того, они украли, забили и съели чьих-то домашних животных. А потом обвинили во всем его.

– Они сказали так: «Ты – возвращенец, ты молодой, и с тобой будут снисходительны. Так что возьми вину на себя, ладно?» Ну и что мне оставалось делать? – дрожащим голосом спросил он меня.

И затем Хочхоль сказал мне, что они избили его.

Я посмотрел на сына. Я не сомневался, что он не сделал ничего дурного. Сил не было смотреть на следы побоев.

– Послушай! Ты должен быть сильным и смелым! Тебе надо научиться защищать себя, если хочешь выжить, – наставлял его я.

Ушел я очень расстроенным. Когда я вернулся домой, снова явилась полиция. Они грозились отправить сына в концлагерь, если я не заплачу компенсацию. У меня внутри все перевернулось. Нет, ничего подобного допустить было нельзя.

Я даже решил попытаться отправить его в армию – в отчаянной надежде покончить со всей этой историей. Я отправился в райвоенкомат и сказал, что мой сын очень хочет служить. Я даже предложил им немного соевой пасты и соевого соуса, чтобы военные были посговорчивее.

Хотя они сначала не соглашались, я отставать от них не собирался. Каждый день приходил к ним после работы. Я прекрасно понимал, что шансы мои мизерные, но ничего больше мне не оставалось. Если сына не возьмут в армию, его арестуют. И он исчезнет. Я был в отчаянии.