Масадзи Исикава - Река во тьме. Мой побег из Северной Кореи

Как-то раз в четверг пропало электричество. Впрочем, это было вполне обычным явлением, и четверг считался своего рода неофициальным выходным днем. И вот лежу я в этот четверг на матрасе, дремлю, и в двери постучали.

– Эй, ты там?

Я тут же поднялся и открыл дверь. Там был один из моих коллег по работе, кто знал, где меня найти. Оказалось, что полиция сделала запрос в заводоуправление. Что-то неладное случилось с Хочхолем.

Я побежал в полицейский участок в Хамхыне – и обнаружил его там. Мальчик, понурившись, сидел на стуле. Едва завидев меня, сын бросился ко мне в объятия.

Он шел в школу, но вдруг ему ужасно захотелось повидаться со мной. И он без билета вскочил на поезд. Добравшись до Хамхына, он не знал, где и как найти меня, поэтому просто болтался по улицам. Это напомнило мне эпизод из собственной жизни, когда я много лет назад исходил почти весь Токио в поисках матери. На Хочхоля напали воры, отобрали у него обувь и одежду, оставив его чуть ли не в чем мать родила.

Он расплакался и не мог остановиться.

– Не плачь! Ты – мужчина! Ты должен быть сильным! – сказал я сыну.

Но в душе я страшно переживал за него.

Я дал ему свою куртку и отвез его в дом отца в Тончхон-ри.

Я познакомился с одним человеком, управляющим электролампового завода в Хамхыне, он предложили мне работу водителем – разумеется, нелегально. Этот человек пообещал, что решит вопрос и с проживанием. Я в тот же день перебрался на этот завод. Проживать мне пришлось в комнате вместе с двумя холостяками, работавшими там же. Это еще не было моим собственным жилищем, но хоть как-то дело сдвинулось с мертвой точки. Управляющий пообещал, что к зиме устроит меня на квартиру.

Он сказал, что я – «выдающийся рабочий» Он явно польстил мне – я был самым обыкновенным. Но этого, оказывается, вполне хватало, чтобы стать «выдающимся». Люди в Северной Корее настолько поглощены совещаниями, политзанятиями и учетом отработанных часов, что на саму работу времени уже не хватает. Результат? Сырье не поступает на заводы и фабрики, электричество отключают, а поля зарастают сорняками. Но пока люди получают продпайки, их ничего не тревожит. Поскольку я устроился неофициально, ни на какие производственные совещания, ни на политзанятия я не ходил. Учета рабочего времени тоже не было – я работал столько, сколько требовалось. То есть так, как, на мой взгляд, и должен был работать обычный рабочий. Но в глазах управляющего я был выдающимся.

Миновало целых полтора года с тех пор, как наша семья стала жить раздельно. Но верил, что уже скоро обеспечу себе место в Хамхыне и мы с детьми и женой вновь заживем вместе. Я все надежды возлагал на работу, ей я отдавал все мои силы.

Несколько месяцев спустя подошел срок распределения пайков выдаваемой на зиму китайской капусты. На зиму каждый получал китайскую капусту – для «битвы за зимние запасы». Учитывая то, как трудно было пережить зиму в Северной Корее, термин «битва» был вполне уместен.

Если ты был важен для партии, ты получал больше остальных. Но если ты – простой заводской рабочий, количество капусты зависело от размера твоей семьи. Моя работа состояла в том, чтобы помечать капусту фамилиями тех, кому она предназначалась. Я постарался поскорее покончить с этим и сразу же направился в заводоуправление.

– Вы говорили, что у вас будет место для меня к зиме. Уже зима, – напомнил я управляющему.

– Я сказал, что подумаю над этим, – поправил меня он. – Но ничего не обещал.

Подумать? Раньше он так не выражался.

Управляющий явно был смущен моим прямым вопросом и сделал вид, что целиком поглощен лежавшими на его столе бумажками.

Я подумал, что идти на конфликт мне совершенно ни к чему, и уже повернулся, чтобы уйти. И тут заметил, что перепачкал руки, работая с капустой. Почему-то именно это меня разозлило.

– Вам так нравится обводить людей вокруг пальца?! – вспылил я.

Схватив его за шиворот, я потащил его из кабинета. Другие рабочие попытались удержать меня, но я уже не владел собой. И мы оба шлепнулись в груду капусты.

На следующий день управляющий подошел ко мне:

– Берите комнату рядом с отделом развития, – без долгих вступлений велел он.

Помещение это мало чем отличалось от лачуги. Там не было кухни и стоял шум от оборудования. Но я, несмотря на это, был рад получить наконец жилплощадь в Хамхын-сити, чтобы привезти сюда семью. Я начал мастерить ондоль – традиционную корейскую систему отопления, которая прокладывается под полом, – и плиту для готовки.

Несколько дней спустя здесь уже можно было жить, и я сообщил жене, чтобы она вместе с троими детьми приезжала. Комната была очень тесной и шумной, но по крайней мере мы были вместе. К этому времени Хочхоль уже вышел из школьного возраста и тоже искал работу. Мёнхва училась в начальных классах средней школы, а Хосон – во втором классе начальной.

Фабрика перерабатывала стеклянные бутылки в лампочки. Часть бутылок была из цветного стекла – такие для лампочек и не годились. Я забирал их домой и украшал ими комнату. Я считал их нашим сокровищем.

Наша фабрика объединилась еще с одной для постройки пятиэтажного многоквартирного дома. Мне было известно, что управляющим этого проекта назначили кого-то, кто не был профессиональным строителем. Такое случалось сплошь и рядом – мы все слышали подобные истории. Квартиры-то построят, но придет зима, а к весне дом развалится из-за низкого качества цемента, неподходящих стальных конструкций и зимних морозов. Когда я слышал об этом строительном проекте и его ушлом управляющем, меня одолевали сомнения. Но я все же завидовал тем, кто будет там жить. Я не знал, кого отберут для этого, но уж точно не меня.

Но произошло чудо. Одному знакомому каким-то образом все же удалось организовать для нас приличную квартиру. Мы были просто на седьмом небе от счастья.

Вскоре мне вновь повезло. Меня разыскал один из управляющих другой фабрики.

– Думаю, мы могли бы помочь друг другу. Есть у меня одна работенка. Оплатить ее я не смогу, но если вы согласитесь на нее, могу помочь вам обставить ваше жилище, – предложил он.

И сдержал слово. Установил ондоль, оборудовал приличную дверь, достал кое-что из мебели.

Наша квартира была на четвертом этаже. У нас были туалет и неплохая кухня – роскошь, в которую и не верилось. Впервые я жил в нормальных условиях со времени пожара; впервые у моих детей появился настоящий дом.

В 80-е годы многое для возвращенцев изменилось к лучшему. Они регулярно получали деньги от родственников в Японии, а некоторым избранным даже разрешалось посетить их. Именно «избранным», обратите внимание. Их называли «посланниками родины». Я так и не понял, что за родина имелась в виду и по какому принципу эти люди отбирались. При этом посещать родственников всей семьей не дозволялось никогда. Ведь кому взбредет в голову возвращаться в Северную Корею, если все родные и близкие оттуда выбрались? Те, кого выпускали, возвращались с валютой и предметами домашнего обихода, которые в повальной северокорейской нищете считались верхом роскоши. «Возвращенцы» постепенно богатели, и отношение партии к ним начало меняться. В былые времена, стоило им вякнуть что-то не то, их тут же «зачищали» или запихивали в концлагерь. Теперь же их считали ценным активом, так что партия стала относиться к ним лучше. Заложников нужно было использовать по-умному.