Масадзи Исикава - Река во тьме. Мой побег из Северной Кореи

Он был откровенен и дружелюбен.

– Я просто хотел встретиться с вами. Вы пережили настоящую трагедию, не так ли? – объяснил он свои мотивы.

Я попытался выяснить, что же он хотел лично от меня и потом перевести разговор на мою семью. Но сказать ему, по сути, было нечего, разве что пожелать мне удачи.

Полчаса спустя я уехал.

Позже появилась возможность встретиться еще с одним членом парламента, но и он проигнорировал мои просьбы о помощи. Хуже того, я понял, что он вовсе не захотел принимать участие в этом.

Все эти люди показались мне на удивление схожими. Я был потрясен, осознав, что Северная Корея их совершенно не волновала. Я пытался донести до них свою проблему – проблему моей семьи, но никому до них не было дела.

Год спустя я покинул Хамакаву. Честно говоря, я так и не нашел приличную работу. Чего я только не перепробовал, но это было непросто. Я ненавидел жить на пособие, бесился от того, что не мог ничего послать жене и детям, но, конечно, я не был тем, за кем бы гонялись работодатели. Представьте, как выглядело мое резюме. Образование? Неопределенное. Опыт работы? Вы действительно хотите это знать?

Однажды я получил работу в компании по уборке мусора. В своем резюме по совету первого секретаря посольства я указал, что возвратился из Южной Кореи. Но сотрудники компании буквально засыпали меня вопросами. Что собой представляет Южная Корея? Что там и как там? Ну, я никогда не был в этой стране, поэтому, разумеется, ответить не мог. Пошли слухи о том, что я – северокорейский шпион. В результате мне пришлось уволиться.

После этого я прошел множество собеседований, но провалил их все: ссылались и на мой возраст, и на низкую квалификацию, и на плохое состояние экономики в стране, и на белые пятна в биографии и… одним словом, на все.

В дополнение к проблемам с работой к числу моих бед прибавилась еще одна, личного свойства. Министерство иностранных дел разыскало родственников моей матери, но никто из них не пожелал встретиться со мной. Когда я позвонил одному из своих двоюродных братьев, он предложил встретиться. Но когда я позвонил ему в следующий раз, он заявил, чтобы я больше не звонил, и бросил трубку. Вероятно, подумал, что я собрался клянчить у него деньги.

Без работы. Без семьи. Без друзей. Несомненно, я был уже счастлив, что не голодаю. Но остаться в одиночестве – совсем нелегко. Было трудно смириться с мыслью, что правительству на тебя плевать. Тому самому правительству, которое прекрасно понимало, что в эту эмиграцию мы отправились практически из-под палки. Однако власти твердили, что раз мы уехали добровольно, то нечего и рассчитывать ни на какую поддержку или помощь.

Как-то, оставшись без гроша в кармане и впав в тяжкое отчаяние, я позвонил первому секретарю.

– Мне нужна ваша помощь, – сказал я.

– Я не могу встретиться с вами. Я слишком занят. Японское правительство пошло на жертвы ради вас. Вы должны понимать это. Вы должны найти способ жить самостоятельно и содержать себя, – назидательно вещал он.

Мне тогда так захотелось сказать ему: а ты пробовал когда-нибудь строить лачугу голыми руками? Или тащить тело матери вверх по склону горы? А ты когда-нибудь пробовал выжить на диете из сорняков?

Но он ни в чем не был виноват. В душе он был порядочным человеком. Он просто не понимал – да и вряд ли понял бы меня.

Первый межкорейский саммит прошел в Пхеньяне в июне 2000 года. Японские СМИ заявили, что это ознаменовало «продвижение к примирению между Севером и Югом».

Забудьте о ракетах.

Забудьте о нарушении территориальных вод.

О, да мы и Ким Чен Ира не так поняли. Может, он и не так уж плох, в конце концов. Может, пришло время для нас «скорректировать наши воззрения».

Я видел фотоснимки Ким Чен Ира, беседовавшего с Ким Дэ Чжуном, президентом Южной Кореи. Оба не сходили тогда с экранов телевизоров. Я не мог на это смотреть.

Не было дня, чтобы я не вспомнил о своей семье, все еще изо всех сил пытавшейся выжить в Северной Корее. И о тысячах и тысячах других, таких, как они, медленно умиравших от голода. Я провел не одну бессонную ночь, измученный этими видениями.

Годы правления Ким Чен Ира были совершенно бесцветным периодом. После смерти Ким Ир Сена ведущие члены партии резко сменили сторону и оказались в Южной Корее. Исчезли в никуда и наиболее заметные военачальники, близкие Ким Ир Сену. Ким Чен Ир знал, что все эти разговоры об объединении были фарсом. Он заботился только о том, чтобы не сойти с мировой арены и чтобы его, наконец, воспринимали всерьез.

«Страна может лежать в руинах, но ее горы и реки останутся навеки». Я всегда понимал смысл этой фразы так: личный духовный мир, духовный дом изменениям не подвержен, что бы ни случилось. Но я оказался не прав. Или, скорее, выражение было не совсем правильным. После возвращения в Японию я съездил в свой родной город. Мне очень хотелось вернуть себе ощущение принадлежности, и я подумал, что некогда знакомый пейзаж вернет приятные воспоминания детства и поможет мне исцелиться от боли. Но – нет. Город стал неузнаваем. Исчез и пейзаж, который, как я надеялся, умиротворит и исцелит меня. Я утратил не только свою страну, но и место своего рождения. Вот я и оказался в мире, которому не принадлежу.

В известном смысле я до сих даже не существую; я завис в некоей неопределенности между двумя мирами. Правительство Японии все еще официально не признало, что я вернулся в страну. Таким образом, я здесь официально – не живу. Но проживаю. Понимаете – «проживаю», но не живу. Кажется, это и есть мое проклятие.

Хотя выживать здесь, конечно, гораздо легче, мне не дают покоя очень простые вещи. Когда я ем что-то, считающееся в Японии обыденными продуктами, – куда менее изысканное, чем у большинства японцев на столе; простой рис, скажем, – я смотрю на него и задаюсь вопросом: сколько едоков обеспечила бы такая порция в Северной Корее? И на сколько дней. Проблема в том, что подобные размышления иногда начисто отбивают аппетит. Когда сердце разрывается от горя, тут уж не до еды. Так вот, если подобные чувства овладевают мной, знаете, как я поступаю? Я иду к океану и бросаю недоеденное чайкам. Я жажду отдать эту еду своей семье в Северной Корее. Но не могу. Вот я и решил сделать чаек своими посланниками. И я верю, что они с этим справляются. А я плачу.

Довольно давно из письма я узнал, что моей жены уже нет на свете. Ее похоронили на склоне горы в Хамджу. Последнее письмо, которое я получил от Мёнхва, пришло осенью 2005 года.

Помоги мне! Я хочу жить с тобой. У меня абсолютно ничего нет. У меня двое детей. Одному сыну 2 года, а другому 5 лет.

Оно повергло меня в исступление; у меня не хватало денег, чтобы послать ей, – я не зарабатывал столько. Но я тут же подыскал себе другую работу. И нашел. Уборщиком неподалеку от телевизионной башни в Токио. Месяц я там проработал с 5 утра до часу дня, и как только получил деньги, пошел в почтовое отделение Токио, чтобы отослать ей сто тысяч иен. Позже я получил письмо от Хосона. Он сообщил мне, что Мёнхва умерла от голода. Ей не было еще и тридцати. Деньги, которые я послал, пришли поздно и уже ничем не могли помочь ей. Последнюю весточку от Хосона я получил в 1998 году (так в оригинале, но, скорее всего, речь идет о 2008 годе. – Прим. ред. ); он сообщал, что Хочхоль ищет работу где-то на шахте вместе со своими четырьмя детьми. Потом письма перестали приходить. Я с тех пор не могу спать дольше нескольких часов. Я все еще надеюсь спасти своих оставшихся детей. Какие же это адские муки – даже не знать, живы ли они или нет. Но я твердо верю, что живы. Я обязан верить в это, иначе я просто не смог бы жить на этом свете.