Александр Ливергант - Вирджиния Вулф: «моменты бытия»

Сама же Ванесса в письме сестре 11 мая 1927 года выразилась так:

«Мне показалось, что в первой части книги ты нарисовала портрет мамы, настолько с ней схожий, что это трудно передать. Она у тебя словно бы восстала из мертвых, отчего при чтении меня не покидало тягостное, какое-то болезненное чувство. Тебе удалось передать самую сложную вещь на свете – невероятную красоту ее характера. Ощущение было такое, будто я встретила ее, уже повзрослев, и разговариваю с ней на равных. Ты и отца тоже изобразила очень точно, но это, мне кажется (возможно, я ошибаюсь), было не так трудно. Он ведь более осязаем, здесь есть, так сказать, за что ухватиться, и ты этим воспользовалась, и воспользовалась как нельзя лучше. Поэтому, с точки зрения портретной живописи, ты – величайший живописец; вот почему оставаться один на один с этими двумя портретами настолько мучительно, что ни о чем другом я думать не в состоянии».

А вот самой «портретистке» «оставаться один на один с этими двумя портретами» мучительно не было; более того, этим романом, сочла Вирджиния, она спустя много лет вылечила себя от горя утраты. Роман «На маяк», в отличие от большинства других ее вещей, писался очень быстро и как-то весело. Что видно из писем и записей в ее дневнике 1925–1927 годов; записей, имеющих непосредственное отношение к роману.

14 мая 1925 года.

«Книга будет довольно короткой. Передать портрет отца во всей его сложности; и мамы. Изобразить Сент-Айвз и детство. И всё, что у меня всегда, – жизнь, смерть и проч. Но в центре – образ отца, он сидит в лодке и, декламируя: “Мы погибли”, колотит о борт издыхающую скумбрию».

20 июля 1925 года.

«Мать и ребенок в саду; смерть; поездка на маяк… Я задумала три части. 1. У окна в гостиной. 2. Через семь лет. 3. Поездка меня очень интересует».

6 августа 1925 года.

«22 страницы в один присест, и меньше чем за две недели».

5 сентября 1925 года.

«Я совершаю стремительную и эффектную атаку на “Маяк”!»

21 декабря 1925 года.

«Боже, как же прелестны некоторые части “Маяка”! Изящно, гибко, легко, как будто бы глубоко, и на странице – ни одного неверного слова».

23 февраля 1926 года.

«Я пишу быстро и свободно, как еще никогда в жизни не писала; гораздо быстрее – раз в двадцать – любого прежнего романа».

9 марта 1926 года.

«40000 слов за два месяца – мой рекорд. Полная противоположность другим моим книгам. Сначала очень зыбко… придется в конце подтянуть… Раза в три быстрей обычного».

30 апреля 1926 года.

«Вчера закончила первую часть романа и сегодня начала вторую. Пока не знаю, как с ней быть, – это самый трудный и абстрактный кусок».

25 мая 1926 года.

«Я закончила – правда, вчерне – вторую часть романа и смогу, по-видимому, написать всё до конца июля. Рекорд – семь месяцев, если получится, как я задумала».

3 сентября 1926 года.

«Конец романа уже виден, но, как ни странно, ближе он не становится. Не уверена в качестве написанного».

5 сентября 1926 года.

«Роман должен получиться очень динамичным, свободным и обязательно небольшим. С другой стороны, он кажется мне более утонченным и более человечным, чем “Комната Джейкоба” и “Миссис Дэллоуэй”. Я чувствую, что на сей раз всё продумано с предельной точностью, и не представляю, какой будет критика».

13 сентября 1926 года.

«Из-за постоянной работы мне казалось, что я немного выдохлась. Но чувствовала себя победительницей. Мне удалось применить мой метод на самом большом объеме, и метод как будто выдержал…»

23 ноября 1926 года.

«Каждый день переделываю по шесть страниц романа. Не так быстро, как это было с “Миссис Дэллоуэй”, однако многое мне кажется поверхностным, и я импровизирую прямо на машинке. Так гораздо легче, чем переписывать…»

14 января 1927 года.

«Итак, я написала роман за год без нескольких дней и чувствую робость оттого, что из него выбралась. С 25 октября я его переделывала и перепечатывала (некоторые места по три раза)… У меня ощущение крепкой, мускулистой книги… Роман не истощился и не ослабел – так мне казалось, пока я не взялась его перечитывать».

23 января 1927 года.

«Леонард прочитал “На маяк” и сказал, что это лучшая моя книга и что это шедевр. Назвал роман “психологической поэмой”».

Февраль 1927 года.

«Мне кажется, я сделала с собой то же, что психоаналитики делают со своими пациентами. Я дала выход моим давно сдерживаемым и глубоко прочувствованным эмоциям… И когда роман писался, мысли о маме перестали быть навязчивыми. Я больше не слышу ее голос; я ее не вижу».

Мы назвали «На маяк» «элегической книгой памяти», а между тем этот роман, безусловно, – нечто гораздо большее, чем элегия с ее традиционными мотивами разочарования, неразделенной любви, одиночества, бренности земного бытия, ностальгии. И большее, чем автобиография. Хотя в пятидесятилетней седой красавице с впалыми щеками, матери восьмерых детей, склонной к гостеприимству, филантропии и преувеличениям, трудно не узнать Джулию Дакуорт-Стивен, «красоту ее характера». Трудно не узнать и сэра Лесли в интеллектуале, профессоре нескольких университетов, правдолюбе и семейном деспоте, гордившемся «непогрешимостью своих умозаключений» и ставшем после смерти жены одиноким и неприкаянным. Сходным образом, нельзя не узнать и Талланд-Хаус в ветшающем и пустеющем, большом, нескладном доме у моря с отсыревшими обоями и книгами, с вечными гостями, что, беседуя о литературе, о том, «кто тоньше всех понимает латинских поэтов», засиживались за полночь.

«На маяк», как и всякую значительную книгу, прочесть можно по-разному.

Как семейный роман с проблемами детей и брака; с вечным противоборством двух миров: женского – гармоничного, сострадательного, пассивного, и мужского – активного, нетерпимого, себялюбивого, главное же – непререкаемо правильного. «Жизнь – вещь нешуточная», «факты неумолимы», – поучает жену и детей мистер Рэмзи. Таким, во всяком случае, видит это противоборство Вирджиния Вулф, не скрывающая и здесь своих симпатий к миру женскому.

Как притчу, где истинными героями являются вовсе не члены семьи Рэмзи и их гости, а Память, Дом, Маяк. В таком прочтении («символизм в зыбком, обобщенном виде») приходящий в негодность дом олицетворяет собой конец викторианской эпохи, которая, казалось многим, никогда не закончится. А Маяк, композиционный стержень повествования [150] См.: Гениева Е. Правда факта и правда вымысла. С. 13. , – несбыточность чаяний и надежд: поездка на маяк с первых же страниц воспринимается персонажами романа как нечто окончательно решенное, и, вместе с тем, она постоянно откладывается, так что дети и взрослые начинают относиться к ней как к чуду, которое можно прождать целую вечность. Состоится эта «экспедиция» (как младшие Рэмзи эту поездку торжественно называют) лишь в самом конце романа, когда ни миссис Рэмзи, ни некоторых из ее детей уже нет в живых.