Александр Ливергант - Вирджиния Вулф: «моменты бытия»

«Странно, что где-то светит солнце и поют птицы. Ибо здесь черным-черно; здесь, в маленькой пещере, где я сижу. Такова печаль женщины, которая не может пожаловаться на отсутствие способностей».

Всё понятно, впрочем, и без «Зимней ночи». В середине марта 1941 года, в разговоре с глазу на глаз, Вирджиния говорит Октавии, что она «чудовищно подавлена»: ее последняя книга никуда не годится, да и сама она ни на что не годна. Пускается в воспоминания: рассказывает Октавии о своей семье, о том, как вел себя с ней и с Ванессой сэр Лесли после смерти Джулии и Стеллы, как его поведение повлияло на всю ее дальнейшую жизнь, лишенную, как она выразилась, «телесных радостей».

Тогда-то Октавия Уилберфорс и забила тревогу; ее тревога передается Леонарду, он безудержно хвалит «Между актов», точно так же, как перед этим хвалил «Годы». Но если раньше похвалы мужа Вирджинию успокаивали, вселяли в нее уверенность, то теперь она испытывает раздражение, которое не дает себе труда скрывать. Пускается с мужем в спор, говорит, что ее книга никому не нужна и печатать ее нечего, о чем в тот же день ставит в известность Джона Леманна: «Книга глупая и банальная».

После этого разговора Леонард впервые после долгого перерыва помечает в дневнике: «В. нездорова». И предупреждает о болезни жены Ванессу, которая в тот же день, 18 марта, во вторник, приезжает к Вулфам из Чарльстона. А по возвращении домой пишет сестре письмо – из тех, призывающих к здравому смыслу писем, которые по большей части либо бессмысленны, либо производят обратный эффект.

«Я всё думаю о нашей с тобой сегодняшней беседе, и мне кажется, что я выразилась недостаточно ясно. Ты должна быть разумной, то есть исходить из того, что мы с Леонардом судим о происходящем более здраво, чем ты. Верно, последнее время мы с тобой видимся редко, но я стала замечать, что у тебя усталый вид, и я уверена: если ты дашь себе отдых и не будешь ничего делать, то сама ощутишь, насколько ты переутомилась, и будешь рада немного перевести дух. Сейчас ты пребываешь в том состоянии, когда невозможно отдать себе отчет в происходящем, но в теперешней ситуации тебе ни в коем случае нельзя разболеться.

Что мы будем делать, если придут немцы, а ты превратишься в беспомощного инвалида? Что бы делала я последние три года, если б не твоя поддержка? Ты не понимаешь, насколько я от тебя завишу. Поэтому, пожалуйста, будь благоразумной. Делай то, что говорит тебе Леонард, и не скреби полы – пусть остаются грязными! И Леонард, и я всегда считались людьми разумными – положись на нас.

На днях позвоню узнать, как обстоят дела».

В воскресенье, 23 марта Вирджиния написала Ванессе ответное письмо; написала, но не отправила. Ответным, впрочем, его назвать трудно: никакой реакции на советы старшей сестры в нем не было; и по содержанию, и по тону оно было прощальным. Вирджиния, которая и раньше, и теперь лучше любых врачей знала, чту с ней происходит, пишет, что опять сходит с ума, что слышит голоса, что мысли у нее путаются. Леонард очень обо мне заботится, пишет она, пусть Ванесса передаст ему это. И пусть знает: она, Ванесса, и ее дети всегда очень много для Вирджинии значили. О том, что записка эта предсмертная, со всей очевидностью свидетельствует заключительная фраза:

«Я сражалась с болезнью, но больше не в силах».

За два дня до этого, 21 марта, Октавия Уилберфорс приезжает в «Обитель» к чаю, и они с Леонардом, когда Вирджиния выходит из-за стола, делятся друг с другом своими опасениями. Октавия готова осмотреть Вирджинию – но, как на беду, по возвращении из Родмелла в Брайтон простужается и несколько дней не встает с постели. Поэтому в Брайтон Леонард и Вирджиния, которая пусть и не сразу согласилась показаться Октавии, смогли приехать только спустя почти неделю, 27 марта.

Консультация не удалась. Вирджиния сразу же заявила, что с ней всё в полном порядке, что никакой врач ей не нужен и что отвечать на вопросы она не станет. И только после того, как Октавия пообещала ей, что не положит ее в лечебницу (новую суссекскую больницу в Брайтоне, где сама работает), и что единственным «лекарством» от болезни будет отдых от работы и, в самом крайнем случае, постельный режим, – больная согласилась дать себя осмотреть. И в конце концов призналась Октавии, что слышит голоса и боится, как бы опять не начались сверлящие головные боли. Больше же всего боится, что не сможет писать. Октавия нашлась и тут: вас ведь в прошлые разы удавалось поставить на ноги, успокоила она Вирджинию, – удастся и на этот раз; душевные травмы заживают ничуть не хуже физических.

Вирджинию эти слова вроде бы немного успокоили. И Леонарда, соответственно, тоже. Вулфы вернулись в Родмелл, а наутро, 28 марта (день выдался ясный, холодный), Вирджиния, как всегда, спустилась в свой «садовый кабинет», и, как обычно в это время, села писать. Но не роман, не статью и не рецензию, а письмо. Письмо Леонарду. Письмо Ванессе, как мы знаем, уже было написано пять дней назад.

В 11 утра она сказала Леонарду, что ей нужно повозиться на кухне, а потом, перед обедом, она выйдет прогуляться. Ответив жене, чтобы она с полчаса полежала перед прогулкой, Леонард уединился в кабинете. Луи видела, что Вирджиния опять направилась в садовый кабинет, вернулась в дом, поднялась в верхнюю гостиную и положила на камин два письма в синих конвертах: одно Ванессе, другое Леонарду. После чего надела зимнее пальто, взяла толстую палку (с которой, как когда-то сэр Лесли Стивен, ходила по округе по несколько миль в день), спустилась в сад, вышла за ограду и, миновав церковь, спустилась к реке. Возившиеся на берегу местные жители видели, как она направилась в сторону моста – ее обычный маршрут, и не обратили внимания, что, подойдя к реке, которая «неслась, торопилась» [219] «Годы». , она подобрала большой камень, сунула его в карман пальто и вошла в воду.

…Почти все биографии Вирджинии Вулф – а их десятки, и не только по-английски – кончаются одинаково. Письмом Вирджинии Леонарду. Выйдя среди дня из кабинета послушать новости, Леонард, узнав от служанки, что «миссис Вулф сказала, что скоро будет», обнаружил на камине два голубых конверта, на одном из которых значилось его имя.

Пока он дрожащими руками рвал конверт, а потом лихорадочно, перепрыгивая глазами со строчки на строчку, читал написанное, утопившуюся Вирджинию в наглухо застегнутом зимнем пальто с оттопыренным от камня карманом сильным течением несло под мост через Уз.

Вот это письмо:

«Дорогой, я чувствую, что снова схожу с ума. Я уверена в этом, как и в том, что повторения этого кошмара мы просто не вынесем. Я знаю, что больше уже никогда не приду в себя. Я опять слышу голоса и не могу сосредоточиться. Поэтому я собираюсь сделать то, что кажется мне единственно правильным. Ты подарил мне счастье, больше которого не бывает. Ты был для меня всем, всем во всех смыслах. Наверное, мы были самой счастливой парой на свете, пока не началась эта жуткая болезнь, с которой я не в силах больше бороться. Я знаю, что порчу тебе жизнь, что без меня ты смог бы работать. И ты будешь работать, я верю. Видишь, я даже простую записку – и ту уже не способна написать. Я не могу читать. Просто мне хотелось сказать, что именно тебе я обязана всем, что было хорошего в моей жизни. Ты был невероятно терпелив и удивительно добр. Мне хочется это сказать, хотя это и без того всем известно. Если кто-то и мог бы меня спасти, так только ты. Я потеряла всё, кроме уверенности в твоей доброте. Я не могу больше портить тебе жизнь. По-моему, мы с тобой были самыми счастливыми людьми на свете.