Самуил Верников - Записки военного переводчика

Так после взятия нами Августова семья за семьей выходили поляки на свою освобожденную от врага землю. Они со слезами на глазах обнимали и целовали наших солдат. Разведчики, закаленные в боях люди, привыкшие бесстрашно смотреть в глаза смерти, лишь смущенно улыбались, пораженные этими бурными изъявлениями благодарности. Поляки еще и еще раз на прощание крепко жали руки советским воинам и уходили через все еще прифронтовой Августов в тыл, где им не грозили ни гитлеровцы, ни их снаряды. Там им были обеспечены заботливый уход и долгожданный отдых после страшных лет, проведенных в фашистском рабстве.

Прошло несколько дней после освобождения Августова, и Никита Яковлевич Нарыжный смог доложить командиру дивизии, что разведчики проверили метр за метром всю нейтральную полосу до самых позиций врага. Поляков там больше не было, их всех вывели через наш передний край в тыл. Однако оказалось, что история, связанная со спасением поляков, имеет свое продолжение. Но об этом мы узнали несколько позже.

…Шел ноябрь. Канун великого Октябрьского праздника. Эти ноябрьские дни были для разведчиков дивизии весьма и весьма трудными. Они никак не могли взять пленного.

Страшась нашего нового наступления на расположенную теперь всего в нескольких десятках километров Восточную Пруссию, гитлеровцы опутали всю местность, прилегающую к их переднему краю, колючей проволокой, начинили землю минами. Выдвинутые вперед сильные боевые охранения гитлеровцы также оцепили проволочными заграждениями, соорудили минные поля.

Мы теряли разведчика за разведчиком, но никаких результатов не достигали. В общем, дела были неважными, особенно если учесть, что данные, полученные в результате наблюдения, и некоторые другие косвенные признаки говорили, что противник значительно усиливает свои части. Узнать все точно можно было только заполучив «языка».

Стояло раннее утро. Настроение в маленьком домике, который занимал на восточной окраине Августова разведотдел, было скверным. Оно передалось всем: и майору Нарыжному, и мне, и нашему писарю солдату Ефиму Дзыгуну. Было от чего приуныть. Разведчики только что вернулись из очередного неудачного поиска.

Нарыжный, склонясь над картой, зло лохматил свою непокорную шевелюру. Он подготавливал новый вариант поиска с целью захвата контрольного пленного. Вдруг зазвонил телефон. Голос в телефонной трубке был знакомый, бархатистый — говорил начальник оперативного отдела штаба дивизии майор Немчак.

— Давайте к нам. Есть дело по вашей части.

На ходу надевая шинели, мы помчались в центр города, где в большом здании помещался КП дивизии. В комнате Немчака увидели человека в штатском, устало сидевшего на стуле. Руки его опустились чуть ли не до пола. Голова поникла. Казалось, он дремал. Но при нашем появлении открыл глаза и слабо улыбнулся.

Немчак сообщил нам, что этот человек — поляк. Он сегодня на рассвете подполз к нашему переднему краю на правом фланге дивизии, упиравшемся в озеро Нецко. Услышав возгласы: «Товарищи, я поляк!», наши солдаты провели его в траншею.

Возраст сидевшего перед нами было трудно определить. Его изможденное лицо густо заросло. Одет в черный изодранный пиджак и такие же рваные серого цвета брюки. Поляк ломано, но довольно понятно говорил по-русски.

История его была такова. Когда гитлеровцы угоняли из города всех мужчин, он сумел воспользоваться темнотой и бежал из колонны. Спрятался в разрушенной снарядом землянке неподалеку от озера Нецко.

В панике, начавшейся в связи с нашим наступлением на Августов, его попросту не заметили. Но оказалось, что выбраться из укрытия было еще труднее, чем убежать от конвоиров. Землянка, в которой скрывался поляк, оказалась как раз между блиндажом боевого охранения гитлеровцев и их передним краем. Вдобавок от остального пространства нейтральной полосы беглеца отрезала заминированная с обеих сторон тропинка, по которой охранение сообщалось со своим передним краем. С другой стороны был берег озера Нецко, также заминированный гитлеровцами.

Спасительная землянка обернулась ловушкой. В ней беглец прожил между жизнью и смертью около десяти дней. Еды, захваченной из дому и найденной в землянке, хватило при самом экономном расходовании только на неделю. Благо пошли дожди, и воды в землянке было даже в излишке.

Но долго продолжаться так не могло. И это, конечно, понимал поляк. Поэтому он начал более внимательно наблюдать за гитлеровцами. В конце концов он обнаружил то, что искал. Оказалось, что сквозь оборону гитлеровцев есть возможность пробраться. Ею — этой возможностью — он и воспользовался минувшей ночью.

Беседа с поляком подтвердила, что потрепанные за время нашего наступления вражеские части отведены гитлеровцами в тыл, а здесь обороняются новые. Но подробнее о противнике наш собеседник ничего рассказать не мог. Было видно, что он этим огорчен. К сожалению, наш собеседник совершенно не умел обращаться с картой и не мог указать место своего перехода через позиции врага.

Беседа иссякла. Мы молчали. Молчал и поляк.

Вдруг он поднял голову, в упор посмотрел на Нарыжного и решительно проговорил:

— Товарищи, я вам хочу показать место перехода. Разрешите, я вас туда проведу.

Но мы не могли согласиться с предложением этого человека, хотя и сделано оно было от всего сердца. Ведь он едва держался на ногах!

Однако поляк, высказав свою просьбу, был уже безраздельно увлечен открывшейся возможностью. Он стал неотступно просить, даже требовать, чтобы ему разрешили показать место перехода. Видно было, что в этом человеке неуемный заряд ненависти к тем, кто разорил его страну и кому он теперь в силах отомстить, оказывая помощь советским войскам. Это была сейчас его единственная возможность сразиться с врагом, и он ни за что не хотел ее упустить.

Мы просили его отдохнуть хотя бы несколько дней. На это поляк вполне резонно ответил, что за несколько дней все может измениться и его сведения не будут иметь никакой цены. В конце концов было решено, что мы пойдем сегодня ночью.

Кое-кому, может, покажется странным, что разведчики так сразу поверили человеку, пришедшему с той стороны. Но нельзя не верить этому изможденному человеку, трогательно просившему:

— Ну, товарищи, нельзя же ждать целую неделю…

…Вечером этого же дня мы подходили к дому, где размещалась разведрота. Нашего утреннего собеседника мы едва узнали. Он был свежевыбрит, собран, подтянут. Можно было безошибочно определить и возраст: парню было от силы 20–22 года.

Разведчики ужинали перед трудной дорогой. Поляк бодро хлебал густой гороховый суп-концентрат из одного котелка с разведчиком казахом Жангалием Кужановым. Когда они доели, сидевший рядом сибиряк Воробьев, ловкий худощавый солдат с веснушчатым лицом, придвинул к поляку свой котелок: