Леонид Млечин - Знаменитые самоубийцы

В перерыве подошел к Вульфсонсу и, покраснев от злости, тихим голосом сказал:

– Ты знаешь, что ты только что сделал? Ты убил советскую Латвию!

«Он был прав, – вспоминал позднее Вульфсонс, который был избран народным депутатом СССР, – но в тот момент я этого не понимал». Партийная власть еще казалась незыблемой, мысль о восстановлении независимости Латвии – несбыточной мечтой. Бориса Пуго, который прежде был председателем республиканского КГБ, боялись и ждали репрессий.

18 июня в Риге собрался пленум республиканского ЦК. Борис Пуго говорил очень жестко. Председатель КГБ и прокурор республики требовали предать суду тех, кто произносит подобные речи. Но сделать этого они уже не смогли, власть стремительно уходила из их рук. Воинственный мэр Риги Альфред Рубике пригрозил с трибуны:

– Конечный результат может быть только один. И это – социализм, завоеванный кровью. Товарищи члены ЦК, я считаю, что, если не будут приняты соответствующие меры, положение в городе скоро станет критическим. В средствах массовой информации происходит что-то недоброе. Но я не хочу конфронтации!

На слова Рубикса откликнулся его боевой соратник-первый секретарь Рижского горкома Арнольд Клауценс:

– В Адажи у нас стоят танки. Пусть будет конфронтация!

Хозяином в республике становился Народный фронт.

В Латвии на руководящей работе было два типа людей. Одних можно назвать национал-коммунистами, они как бы вынужденно подчинялись Москве. Вот почему многие партийные работники и даже сотрудники республиканского КГБ охотно присоединились к Народному фронту. Они говорили, что хотят быть вместе со своим народом.

Другие преданно служили Москве, продолжая традиции латышских красных стрелков и не позволяя себе никаких сомнений. К таким людям принадлежали Борис Пуго и его выдвиженец Альфред Рубике, которому суждено будет стать последним руководителем компартии Латвии. Для них перспектива свержения советской власти в республике и ее выход из Советского Союза были личной трагедией. Они сами себе не могли признаться в том, что эти идеи поддерживает абсолютное большинство латышей. Ведь в таком случае выходило, что они пошли против собственного народа.

Борис Карлович пришелся по душе Горбачеву. На пятидесятилетие Пуго в 1987 году Горбачев прилетел в Ригу и сам вручил ему орден Ленина. А на следующий год, в сентябре 1988 года, забрал его в Москву – председателем Комитета партийного контроля при ЦК КПСС. Эту должность и раньше исполнял выходец из Латвии – престарелый Арвид Пельше. Пуго показался Горбачеву надежным человеком, который будет хранить чистоту партийных рядов, но при этом не наделает глупостей. Через год, в сентябре 1989 года, Бориса Карловича избрали кандидатом в члены политбюро. Он почти достиг партийного Олимпа, отец бы им гордился.

Но настроение Пуго портило то, что он возглавил высший карательный орган партии, когда его власть быстро сходила на нет. Даже потери партбилета уже не так боялись, как прежде, когда это было равносильно катастрофе. КПК еще мог вызывать на заседания министров, требовать от них отчета, раздавать выговоры. Но КПК уже не боялись.

В июле 1990 года XXVIII съезд в соответствии с новым уставом избрал Центральную контрольную комиссию – вместо Центральной ревизионной комиссии и Комитета партийного контроля. Пуго сделали председателем новой ЦКК. Он сохранял этот пост до апреля 1991 года, хотя в декабре 1990 года стал одновременно министром внутренних дел.

Внутри ЦКК образовали три комиссии. Одна занималась контролем за исполнением партийных решений. Вторая – исполнением бюджета партии и всей финансово-хозяйственной деятельностью. Третья – письмами и обращениями партийных организаций и членов партии. Полномочия внушительные, но сама партия уже переставала быть правящей.

Оказавшись в Москве во второй раз, Пуго чувствовал себя одиноко. Друзей не осталось, а заводить новых, находясь на столь высоком посту, трудновато. Тем более что он стал очень осторожен в отношениях с людьми.

Пуго перевели в Москву в сентябре 1988 года, а в октябре в Латвии собрался первый съезд Народного фронта. Накануне в рижском Межапарке состоялась массовая манифестация, которая показала, что латыши против советской власти. Председателем Народного фронта избрали молодого, но ставшего очень популярным в республике журналиста Дайниса Иванса.

Слова «выход из СССР» еще открыто не звучали, и никто не знал, как восстановить независимость Латвии. Но когда народные депутаты СССР, избранные от Латвии, уезжали на первый съезд в Москву, проводить их на железнодорожном вокзале собрались десятки тысяч рижан с цветами. Они хотели свободы.

После первых свободных выборов в Верховный Совет республики 4 мая 1990 года новые депутаты провозгласили независимость Латвии. Практических последствий это вроде бы не имело: никто Латвию отпускать не собирался. Но внутри республики советская власть рушилась буквально на глазах. Горбачев вовремя забрал Пуго из

Риги. По крайней мере Борис Карлович мог поздравить себя с тем, что не он отвечает за происходящее. Впрочем, вскоре ему пришлось вновь заняться латвийскими делами.

Накануне ноябрьской демонстрации 1990 года Горбачев приказал министру внутренних дел Вадиму Викторовичу Бакатину сделать так, чтобы не было никаких альтернативных демонстраций. Бакатин доложил, что запрещать демонстрации нельзя – нет у него такого права. Его ответ присутствовавшим не понравился. Председатель КГБ Владимир Крючков потребовал продемонстрировать силу.

Бакатин сказал ему:

– Вот и покажите. Кто хочет запрещать, пусть свой запрет сам и реализует. Милиция этим заниматься не будет.

Горбачев взорвался, обвинил Бакатина в трусости. После совещания Бакатин подошел к Горбачеву, спросил:

– Кому сдавать дела?

Горбачев, не глядя, ответил:

– Продолжай работать! Я скажу, когда сдавать.

Спор на совещании у президента был лишь эпизодом. Отставки Бакатина с поста министра внутренних дел добивались руководители КГБ, а также лидеры компартий Украины, Белоруссии и особенно прибалтийских республик. Они требовали жестких мер против новой власти в республиках, а Бакатин исходил из того, что не надо портить отношения с Литвой, Латвией и Эстонией, потом легче будет с ними ладить.

1 декабря Горбачев подписал указ об отставке Бакатина, пригласил его:

– Ну вот, как мы говорили с тобой, теперь время пришло. Тебе надо уйти с этой работы.

Бакатин был к этому готов:

– Вы правы, Михаил Сергеевич, вы меня сюда поставили, вы вправе меня убрать. Если бы я был кадровым милиционером, прошел бы всю жизнь до генерала, то это – крушение моей жизни. Я вас не устраиваю, вы меня можете убрать. Но это ошибка.