Леонид Млечин - Знаменитые самоубийцы

Год с небольшим – от провозглашения независимости Латвии до ее признания Москвой – ОМОН был в каком-то смысле хозяином Риги. Его использовали для психологического террора против новой власти. Именно омоновцы стали для латышей олицетворением политики Москвы. Омоновцы катались по городу, задерживали «подозрительных», без суда и следствия разбирались с «виновными», гоняли торговцев спиртным, врывались в рестораны, иногда стреляли, куражились. Никому они не подчинялись.

Бывший сотрудник ОМОНа Герман Глазев рассказывал на пресс-конференции:

– Командир отряда Млынник готовил бойцов к тому, чтобы «покончить с фашизмом в Латвии и поставить здесь наместника президента СССР». По отряду ходили слухи, что нас оплачивает партия Рубикса…

Они казались себе героями-одиночками, которые сражаются против сепаратистов и предателей. Дурную услугу оказал им тележурналист Александр Невзоров, который снимал, как омоновцы гоняли безоружных латвийских таможенников, и внушал омоновцам, что они герои. В реальности жизнь у них была несладкой. Они чувствовали, что их ненавидят, и обосновались на базе, вокруг которой строили дзоты, баррикады из мешков с песком. Ждали нападения, но никто на них не нападал. Когда августовский путч в Москве провалится, им придется бежать из Латвии.

Бакатин, пока был министром, ставил вопрос так: или пусть рижский ОМОН подчиняется республике, или его надо расформировать. Но по просьбе Рубикса омоновцы взяли на себя охрану компартии Латвии – за деньги, был даже заключен соответствующий договор. Фактически они превратились в личную гвардию Рубикса. 9 ноября 1990 года рижский ОМОН занял здание горкома партии в Юрмале, потому что горком перестал подчиняться Рубиксу и признал новую власть в республике. 14 ноября Верховный Совет Латвии лишил сотрудников ОМОНа «статуса работников милиции и запретил использовать ОМОН в заданиях, связанных с охраной общественного порядка».

Совет министров Латвии принял решение об акционировании рижского Дома печати, где находились главная типография республики и редакции почти всех печатных изданий. Акции предполагалось разделить между работниками типографии и редакций.

В Москве управляющий делами ЦК КПСС Николай Ефимович Кручина, чье имя еще возникнет на страницах этой книги, направил в политбюро записку «О мерах по защите собственности КПСС на территории Латвийской ССР»:

«По сообщению первого секретаря ЦК Компартии Латвии т. Рубикса А.П., комиссия Совета министров Латвийской ССР подготовила в одностороннем порядке предложения о передаче Латвийского издательства ЦК КПСС в ведение Совета министров республики. В связи с этим и с учетом сложной общественно-политической обстановки в республике высказана просьба принять меры по защите имущества КПСС на территории Латвийской ССР.

Учитывая вышеизложенное, полагали бы целесообразным принять дополнительное постановление ЦК КПСС по данному вопросу и просить Совет министров СССР принять меры к защите и охране имущества Коммунистической партии Советского Союза на территории Латвийской ССР.

Охрану основных объектов собственности КПСС в республике считали бы необходимым поручить МВД СССР, не возлагая эти функции на Совет министров Латвийской ССР».

В прилагаемом проекте постановления говорилось:

«Министерству внутренних дел СССР обеспечить охрану зданий, сооружений и другого имущества, являющегося собственностью КПСС, находящегося на территории Латвийской ССР, в первую очередь Латвийского издательства ЦК КПСС, зданий ЦК Компартии, института истории партии с партийным архивом, Дома политического просвещения, автобазы ЦК…»

Борис Пуго выполнил поручение. Дом печати заняли бойцы рижского ОМОНа и арестовали его директора.

– Так вам будет спокойнее работать, – издевательски говорили они журналистам.

Министра внутренних дел республики омоновцы, пригрозив оружием, просто не пустили в здание. Первый заместитель председателя Верховного Совета Латвии Дайнис Иване позвонил в Москву министру Пуго. Тот сказал, что не давал никаких указаний на сей счет. Депутат Верховного Совета Латвии известный драматург Владлен Дозорцев позвонил Рубиксу, посоветовал не позориться – убрать омоновцев из Дома печати.

– Вы все будете висеть на одной березе, – последовал ответ.

20 января 1991 года омоновцы захватили здание республиканского МВД. В перестрелке были убиты два милиционера, двое журналистов и один школьник, несколько человек ранены. Омоновцы взяли в заложники заместителя министра внутренних дел генерала Зенона Индрикова. Потом появились два армейских бронетранспортера, на которых омоновцы уехали сначала в ЦК, а потом на свою базу. Пуго, как обычно, заявил, что ему ничего не известно…

Сам Чеслав Млынник рассказывал потом журналистам:

– Мы свернули там все в бараний рог… Оставалось только сказать: «Я – хозяин». Все латвийские теневые политики тогда говорили: «Давай, Чеслав, заправляй ситуацией». Я им ответил: «Ребята, а вы для чего нужны? Вперед, на престол, место свободно». Я никогда не рвался к власти. Борис Карлович Пуго знал, что мог направить мне любую шифровку и дальше меня она никуда не уйдет. И хотя я был обязан поставить в известность о полученных указаниях представителей МВД СССР в Прибалтике, командующего Северо-Западной группой, командира дивизии, я, как правило, этого не делал. Я подчинялся министру напрямую. Он доверял мне, а я ему. И когда начинались расследования – они производятся непременно после любой проведенной операции – по линии прокуратуры и так далее, я мог поступать просто, чтобы не было лишней головной боли, – предъявлять письменные указания.

Но Борис Карлович прекрасно понимал, кому он доверяет. Бездарному, ненадежному человеку, который может его подставить, ответственные задания он никогда бы не поручил. И я прекрасно понимал, что министр МВД – прежде всего политик. А в политике – как в разведке. И какие бы группы ни приезжали – из МВД, прокуратуры, они говорили мне: «Мы знаем, кто тебе отдал приказ. Напиши рапорт». Я всегда им отвечал: «Не буду. Если вы что-то знаете, то и напишите свои заключения». Помимо всего, им ведь и министра надо было держать, кроме того, я знал, что какая-то из групп может работать и по указанию самого министра – проверять мою надежность…

Чеслав Млынник любил преувеличивать свою роль в истории. Никаких личных приказов Пуго ему не отдавал. Во-первых, с какой стати министру обращаться лично к командиру одного из мелких подразделений? Во-вторых, когда речь шла о прибалтийских делах, письменные приказы не отдавались. Все это были устные договоренности между единомышленниками, потому что дела творились противозаконные. Узаконить их Горбачев не захотел, хотя на него нажимали со всех сторон, требуя разогнать Верховные Советы трех прибалтийских республик и привести к власти надежных людей.