Леонид Млечин - Знаменитые самоубийцы

Рубике несколько картинно стоял в коридоре, руки в карманах. Он сказал полицейскому:

– Вы меня автоматом не пугайте.

Его вывели во двор к микроавтобусу. Сотрудницы ЦК тащили домой личные вещи и чайные сервизы. Первый секретарь помахал рукой собравшимся у входа. Какая-то женщина бросила ему цветы, крикнула:

– Мало вы их стреляли!

Уголовное дело о попытке государственного переворота в Латвии прокуратура республики возбудила 21 августа, когда стало ясно, что путч в Москве провалился. 27 августа Рубиксу предъявили обвинение в измене Родине по 59-й статье Уголовного кодекса Латвийской ССР. Он уже находился в следственном изоляторе, но держался уверенно. На лацкане пиджака светился малиновый значок народного депутата СССР. Он рассчитывал, что Верховный Совет СССР не даст согласия на его арест. Но Москва за него не заступилась. На него возложили вину за все, что происходило в республике с апреля 1990-го по август 1991 года…

19 августа в здании ЦК Компартии счастливые аппаратчики отмечали радостное событие: калинка-малинка, Горбачева свергли! Первый секретарь ЦК КПЛ, председатель Вселатвийского комитета общественного спасения Альфред Рубике решил, что теперь он самый главный человек в Латвии. Поехал за новостями к командующему Прибалтийским военным округом генерал-полковнику Федору Михайловичу Кузьмину, но тот знал только то, что и другие.

На совещании первых секретарей райкомов Рубике заметил: скоро придется расформировывать местные Советы, готовьте новые кадры. Собрал аппарат ЦК и предупредил, что все должны быть на месте. В каждом отделе назначил ночного дежурного, комендант притащил раскладушки.

На пресс-конференции Рубике объявил, что в Латвии тоже вводится чрезвычайное положение. Он сказал, что воспринимает происходящее «не только с радостью, но и с гордостью. Это было мечтой нашей Компартии». И добавил:

– Все политические партии, деятельность которых противоречит Конституции СССР и Латвийской ССР, в течение суток будут распущены.

Рубике ждал указаний из Москвы, не дождавшись, поехал в столицу сам. Но всем было не до него. Позвонил председателю Верховного Совета Анатолию Лукьянову- не принял. На несколько минут попал к Олегу Шенину, секретарю ЦК. Но тот уже понял, что все провалилось. Рубике поехал назад в Ригу. Провел бюро, пленум… В ЦК уже никто ничего не делал. Пачками заталкивали бумаги в машины для уничтожения секретных документов.

В среду, 21 августа, в зале заседаний Верховного Совета в Риге был принят конституционный закон о государственном статусе Латвийской Республики. Латвия вышла из СССР. Депутаты пели «Боже, благослови Латвию». Дом радио, откуда военные накануне выгнали всех журналистов, покинули солдаты Советской армии, расселись по машинам и уехали. Рижскому ОМОНу генерал Громов приказал не покидать своей базы.

В ночь на 1 сентября по предложению российского министра внутренних дел Виктора Баранникова омоновцев отправили в Тюмень. Накануне отъезда командир отряда Чеслав Млынник попросил министра Вазниса о личной встрече – с глазу на глаз. Тот согласился:

«Когда я увидел Млынника, то испытал к нему жалость. Теперь он больше не был самоуверенным и лихим гвардейцем короля, героем, озаренным славой и воспетый Невзоровым. Теперь он был брошенным своими вдохновителями и идеологами растерянным майором, который потерял все свои ориентиры в жизни».

Млынник пришел проситься на работу.

– Возьми меня в свою личную охрану, – сказал он министру. – Такого надежного человека у тебя не было и не будет. Не пожалеешь.

Вазнис предложение отклонил:

– Ты пришел слишком поздно. Поезд ушел.

109 омоновцев со всем их имуществом вывезли на нескольких самолетах…

А в те августовские дни, когда стало ясно, что ГКЧП проиграл, из здания республиканского ЦК вывезли видеокамеры, компьютеры, радиопередатчик. Вечером началась пьянка. Напился даже начальник охраны первого секретаря.

В пятницу, 23 августа, в одиннадцать утра Верховный Совет Латвии принял постановление «Об антиконституционной деятельности Компартии Латвии в Латвийской республике». Вечером Верховный Совет дал согласие на привлечение к ответственности народного депутата республики Альфреда Рубикса. Рубике простился с подчиненными, сказал, что будет ждать ареста. И добавил: если меня выведут на суд, повторится процесс Георгия Димитрова.

Рубике мог бы бежать, как его литовский коллега Миколас Бурокявичюс (его потом поймали в Минске, вывезли в Литву и судили). В Москве Рубикса как народного депутата СССР никто бы не тронул. Хотя здание ЦК находилось под наблюдением, он мог спуститься в подземный гараж, в котором находились оснащенные всеми видами связи автомашины, и на одной из них незаметно ускользнуть. А надо было всего лишь добраться до территории военно-морской базы, расположенной в городе, а оттуда на военном самолете улететь в Москву или выйти в море на военном корабле. Секретари ЦК и помощник Рубикса настойчиво советовали ему подумать о себе и исчезнуть.

Но он остался. Скорее всего, гордость не позволила. И что бы про него ни говорили, хитрым циником он не был. В этом смысле Пуго и Рубике походили друг на друга, хотя жизнь у них была очень разная. Пуго вышел из благополучной семьи, многие двери сами открывались перед ним. Рубиксу в юности пришлось очень тяжело.

Его отец Петерис Рубике служил капралом в латвийской армии в Даугавпилсе. Там в 1935 году в больнице войсковой части родился Альфред. Его мать Вильхельмина была из польской семьи. Дома говорили только по-польски, на людях – по-латышски. Брак оказался неудачным. Отец будущего первого секретаря любил выпить. Часто мальчик, видя, что уже поздно, а отца все еще нет, говорил матери:

– Пойдем к бабушке, а то отец опять пьяный придет, будет драться.

Петерис Рубике ушел из армии, устроился на железную дорогу, но продолжал пить и стал изменять жене. Это закончилось разводом. Когда началась война, Петериса мобилизовали в армию. Он скоро погиб. Вильхельмину с двумя детьми взял в жены начальник станции Эвалд Эрглис. В 1944 году у них родилась дочь, и в том же году Эрглиса немцы призвали в латвийский легион СС.

Он остался жив, вернулся домой, работал, но стал замкнутым, неразговорчивым. Службу гитлеровцам в народной Латвии ему не простили. После войны семья жила бедно, работали много и тяжело. Альфреда даже клали в больницу, чтобы спасти от дистрофии. Семья мужа попрекала Вильхельмину детьми от первого брака и называла русской. Она очень обижалась:

– Какая я русская? Я полька, католичка!

Юный Рубике всегда хотел выделиться, уйти от этой бедности, от тяжелого труда, от суровой домашней дисциплины.