Леонид Млечин - Знаменитые самоубийцы

Через четыре месяца были арестованы два делегата партконференции: первые секретари Бухарского обкома – Исмаил Джаббаров и Самаркандского – Назир Раджабов.

Джаббаров был сравнительно молодым партработником, окончил Институт инженеров железнодорожного транспорта и Высшую партийную школу при ЦК КПСС. В тридцать лет из локомотивного депо его перевели на партийную работу. Пять лет он работал в аппарате ЦК КПСС в Москве, в 1982 году вернулся вторым секретарем Навоийского обкома, после смерти Рашидова стал первым секретарем Бухарского обкома и депутатом Верховного Совета СССР.

Назир Раджабович Раджабов окончил Ташкентский политехнический институт, работал конструктором на заводе. Сравнительно молодым стал секретарем Бухарского обкома, заведовал отделом в ЦК Узбекистана, возглавил Министерство сельского строительства, потом Министерство строительства. После смерти Рашидова – первый секретарь Наманганского обкома. Пример Раджабова и Джаббарова показывал, что даже молодые люди быстро встраивались в коррумпированную систему.

Через несколько месяцев, 11 января 1989 года, по обвинению во взяточничестве арестовали еще одного делегата партийной конференции – отправленного к тому времени на пенсию Виктора Ильича Смирнова, прежде возглавлявшего среднеазиатский сектор отдела оргпарт-работы ЦК КПСС.

Смирнов был выходцем из комсомола – несколько лет возглавлял Калининский обком ВЛКСМ, потом его перевели на партийную работу. Восемь лет он был секретарем по идеологической работе Калининского обкома партии, после чего отправился учиться в Академию общественных наук при ЦК КПСС, где защитил кандидатскую диссертацию на тему «Партийное руководство борьбой советского крестьянства с врагом на оккупированной территории (1941–1944)», работал над докторской диссертацией по философии – «Методологические основы наставничества». При Черненко Виктор Смирнов получил повышение – в августе 1984 года его отправили вторым секретарем ЦК компартии Молдавии, сделали депутатом Верховного Совета СССР и кандидатом в члены ЦК КПСС.

Теперь ему припомнили, что именно он девять лет руководил сектором в отделе оргпартработы, то есть ведал среднеазиатскими республиками. Иными словами, знал все, что там творится, а по мнению Гдляна и Иванова, покрывал местных преступников и коррупционеров. Справедливость торжествовала? Как все обстояло на самом деле, станет ясно позднее, а в тот момент подтверждалась правота следователей.

Канун так называемого «чурбановского процесса» был моментом высшего успеха и триумфа Гдляна и Иванова. Но, какн это случается со всеми покорителями вершин, пройдя пик, они начали движение вниз.

Перед началом процесса над Юрием Михайловичем Чурбановым и бывшими руководителями Министерства внутренних дел Узбекистана из официальных уст несколько раз прозвучало: это процесс не политический, а уголовный. Судят не эпоху Брежнева, а конкретных людей, которых считают виновными в серьезнейших преступлениях.

Предупреждение пропало втуне. На скамье подсудимых сидел зять Леонида Ильича Брежнева, бывший первый заместитель министра внутренних дел, бывший генерал-полковник, и общество явно жаждало расплаты – за беззастенчиво-роскошную жизнь прежней верхушки, омерзительную на фоне общей бедности. «Судили в Верховном суде страны не просто генералов, судили коррупцию. Брежневскую коррупцию. Для которой мягкотелость и снисходительность «вождя» обернулись надежной ширмой» (газета «Московская правда»).

О сладкой жизни подсудимых, о том, сколько они награбили добра, сколько жизней искалечили, нам уже до суда рассказали. И даже самые снисходительные и выдержанные не сомневались, что приговор будет наисуровейшим.

Полагали, впрочем, что приговор уже фактически вынесен и судебные заседания будут носить, в сущности, формальный характер. Потому многие даже и не огорчились, узнав, что из зала суда практически никакой информации поступать не будет. Секретным решением ЦК, которое подписал тогдашний секретарь ЦК Анатолий Иванович Лукьянов, газетам запрещено было печатать что-либо кроме заметок корреспондента ТАСС, который писал только то, что ему говорили. В результате приговор оказался полной неожиданностью для всей страны.

Больше всего общественное мнение было потрясено тем, что одного из подсудимых вообще оправдали, а другого освободили из-под стражи, отправив его дело на доследование. Ход суда над Чурбановым и его подельниками практически никому не был известен, отсутствие информации открыло оперативный простор для любых умозаключений. А те, кто был на процессе и знакомился с делом, были растеряны. Они не понимали, что происходит, почему общество поднимает на щит следователей, которые, по мнению специалистов, очень плохо справились со своей задачей. Гдлян и Иванов не сумели подкрепить свои версии фактами и доказательствами.

На встрече в Центральном доме литераторов в Москве публика с гневом обрушилась на председательствовавшего на процессе генерала юстиции Михаила Алексеевича Марова и народных заседателей. Им не давали говорить. Экзальтированная дама-прокурор с хорошо поставленным командирским голосом обвиняла судей в том, что своим приговором они сорвали всю дальнейшую работу следственной группы.

– Увидев, что подсудимый Бегельман, который очень помог следствию, не получил обещанного снисхождения, наши подследственные отказываются от показаний, – жаловалась дама-прокурор.

– А у вас, кроме их показаний, больше нет никаких доказательств? – невинным голосом поинтересовался работник Верховного суда.

– Почему же нет? – обиженно взвилась дама-прокурор.

– Тогда что вам беспокоиться? Докажете их вину, и суд накажет преступников.

– Нет, но как же мы теперь будем работать? – продолжала возмущаться дама-прокурор.

Прокуратура продолжала считать, что признание обвиняемого – единственное доказательство, которое следствию следует добыть.

В журнале «Новое время», где я работал, мы опубликовали отчет о процессе:

«Сколько обвинительных эпизодов рухнуло. Сколько взяток не подтвердилось! По сути, это был первый большой процесс, который проходил в условиях перестройки, поставившей целью формирование правового государства. Материалы следствия не были приняты на веру, как это бывало; процесс проходил в острой состязательной борьбе обвинения и защиты. И если защита убедительно опровергала аргументы обвинения, обвинению приходилось отступать, отказываясь от удобной привычки считать лучшим доказательством признания обвиняемых».

Гдлян и Иванов, откликаясь на этот отчет, написали статью, которую мы тоже напечатали. Возмущенные следователи писали: