Анатолий Маляр - Записки одессита. Часть первая. Оккупация и после

В продовольственных магазинах внезапно появилось столько сортов колбас, окороков, рыбных консервов, сколько одесситы не помнили со времен НЭПа. В обычных дешевых забегаловках на прилавках лежали консервированные крабы, красная икра. Цены кусались… Низкооплачиваемое население облизывалось, глядя на продукты.

В подвалах разместились приемные пункты стеклотары, на Привозе обосновалось «Утильсырье». «Жить стало веселей», но по-прежнему нужно было не лениться и продолжать лазить по подвалам и развалкам.

После реформы мама стала отмечать дни рожденья, сестры и мои, свои начала отмечать позже, когда наступили лучшие времена. В такие дни она устраивала «пир на весь мир» — покупала три пирожных и заваривала чай. Желала нам мама здоровья. О том, что имениннику полагаются подарки, мы узнали значительно позже.

У всех моих друзей кроме Игоря отцы погибли на войне или куда-то делись, а их мамы работали на должностях не выше уборщицы в ЖЭКе. На другую работу их отделы кадров не оформляли. Зарплата уборщицы составляла 140–160 рублей в месяц, а буханка хлеба стоила теперь около трешки, килограмм мяса — 11–16 рублей. Цены на одежду составляли и вовсе астрономические суммы: брезентовые туфли тянули на тридцатник, а хорошие — на три сотни. Женщинам, имевшим даже одного ребенка, жилось невесело и после реформы…

А по радиоточкам круглые сутки — веселые колхозные частушки, воспевающие хорошую жизнь на селе. Вскоре вдруг и сразу исчезли все инвалиды войны с Ришельевской и базаров. Куда — так и осталось загадкой…

В неизвестном направлении были вывезены одесситы, в жилах которых текла немецкая, греческая, татарская и еще какая-то кровь. Потом их следы обнаружились в Сибири, Казахстане… Цыгане считались пострадавшими от румын и немцев, их не трогали, но и на руководящие посты, конечно, не ставили. Ждали, видно, когда они станут интернационалистами.

Школьная подруга сестры после седьмого класса окончила какие-то курсы медработников, и была направлена в Ивано-Франковскую область. Дина получила от нее одно письмо, в котором подруга сообщила о жизни среди бандеровцев. Это была первая и последняя весточка от нее… Девочка с мамой была из тех, кто «побывал на территории, занятой врагом…», кого еще следовало посылать в логово ОУНовцев?

Заселялась Одесса быстро. Вполне нормальным считалось, когда в одной комнате проживало шесть и более человек. Одесситы знали по именам и кличкам всех жителей не только своих дворов, но и близлежащих кварталов. Знали также, через кого и что можно достать или недорого купить, и все доставали «по блату». При мизерной официальной зарплате иначе и не могло быть.

Соседи по коммуне или знакомые никогда не подходили к мяснику или рубщику мяса, если знали продавца, жившего по соседству. «Свой мясник» подберет кусочек мяса с такой косточкой, что будете его вспоминать дома! Не понесет же он эту косточку домой, «вы это понимаете, когда вынимаете».

У слесаря-водопроводчика не может быть судьбы иной, как стать алкашом, если жена-мегера от него не будет отгонять соседей.

Особым уважением пользовались жильцы одесских двориков, работавшие на мясокомбинате. Этих дорогих людей ожидали с работы соседи, как дворовые собаки облизываясь до ушей при одном их виде. В считанные минуты раскупалось вынесенное с работы мясо, упакованное в бумагу. Вес проверять было не нужно — это вам не базар.

Соседи в упор не видели работников «умственного труда», приходивших с индустриальных заводов желто-зелеными, как и уборщиц или дворников — все они не умели жить. С ними даже не о чем говорить.

Любили одесситы моряков, особенно когда те приходили с рейса и привозили модные «шмутки». Да и как могли их не любить соседи, когда у них денег куры не клюют до самого отхода в следующий рейс?

Некоторые подвалы в городе пустовали. Там стали открывать забегаловки под вывеской «Вино». Иногда свои люди пробивали помещения даже на первых этажах, и там появлялись такие же винарки.

В сырых душных прокуренных подвалах, в обстановке безысходного пьянства, веселился «одесский трудовой народ». Запах испарений дешевых крепленых вин и пота давно немытых тел смешивался с дымом курильщиков. Он не выветривался через лестницы подвалов, длинные или короткие, хотя двери никогда не закрывались.

Стакан столового вина стоил 2 рубля, а крепленого — четыре с копейками. Бутылочный продукт потребляли «аристократы» в день получки. Во всех забегаловках имелись свои постоянные клиенты, смачно облизывавшие пересохшие губы и преданно посматривающие на продавщицу.

Туда заходили не только «ханури» или пьющие работяги с малыми доходами. Приходили московские специалисты по «одесской экзотике», чтобы послушать пьяный бред «колоритных высказываний», которые иногда удачно использовали в своих литературных произведениях и киносценариях.

Нашим ханыгам они зачастую были обязаны своим благополучием и «знанием» Одессы. Постоянные клиенты, самые зловонные «ханури», были чем-то вроде декорации, живыми рекламными роликами забегаловок, на которых продавщицы «шмурдяка» не обращали внимания. Они имели свое «рабочее место» на краю стойки.

При кажущейся хаотичности перемещения ханыг, порядок в забегаловках соблюдался. Никто не старался купить вино без очереди, и люди относились к себе подобным с уважением, иногда подчеркнуто вежливо. Пьяные шутки постоянно витали в воздухе и принимались весело. Продавщицы в наглую недоливали, а вместо сдачи давали леденец или мягкую дешевую конфетку, не спрашивая согласия. Они явно ненавидели своих клиентов, но любили деньги. Приходилось терпеть вонь и «веселые разговоры».

Обычно продавщицы вели себя нарочито строго. Они были не очень старыми, с губами, накрашенными ярко-красной помадой почти до носа. Веки щедро украшались черной тушью, от жары и духоты стекающей по щекам.

Вошедшие ханури редко выходили из заведения скоро. Они многократно повторяли, шутили и курили иногда часами.

Вечерами в забегаловках негде было повернуться, и работяги покупали сразу по несколько стаканов «шмурдяка», чтобы не стоять повторно в очереди. Воздух к вечеру становился особенно спертым, даже зимой. После предупредительных окриков о закрытии винарки, посетители начинали расползаться в прямом и переносном смысле в разные стороны от входных дверей, по чьему-то меткому выражению, «как усцаны мухи». Отключались где угодно — вытрезвители появились значительно позже… Рано утром посетители опять собирались возле погребков, трясущимися руками пересчитывая «сармак». Денег почти всегда не хватало…

«Одесский язык», на котором общались «ханури», был мне понятен с детства. На нем разговаривали соседи не только нашей парадной. Когда я начал читать, то с удивлением обнаружил, что этот язык не совсем русский, не совсем украинский или еврейский, и даже не блатной. Редко кто из этих одесситов, а тем более «ханури», что-либо читал, и разговаривали люди на таком суржике по причине своей безграмотности.