Анатолий Маляр - Записки одессита. Часть первая. Оккупация и после

А на поле вначале все шло хорошо. Помидоров мы наелись, накидали за пазуху для дома, для семьи, но тут сзади на мотоцикле подъехал к нам какой-то важный колхозный начальник. Мы побежали через поле к трамвайной остановке. Вова прыгал на одной ноге с костылем так быстро, как только мог.

Колхозники, работавшие на поле, старательно делали вид, что хотят нас поймать, но пропустили.

Рядом с рельсами стоял забор высотой не менее чем в рост взрослого человека. Первым мы перекинули через него Вовку, потом я помог перебраться за забор Леньке. Когда остался один, то, оглянувшись, увидел грозного колхозника, который бросил свой мотоцикл и уже бежал ко мне. Ноги, как две пружины, забросили меня на забор, и я повис на нем на вытянутых руках. Еще быстрее я оказался рядом с друзьями-товарищами, в нетерпении ожидавшими меня. У всех троих помидоры превратились в заготовку томатного сока, и мы пошли в сторону моря. Никогда после этого случая я не мог с места запрыгивать на такую высоту. Даже не пробовал.

Как уже читатель знает, клички имели все ребята, шастающие по улицам: «Мартын», «Беня», «Слон», «Пожарник», а я был — «Билли Бонс». Почему-то ко мне приклеилось это пиратское имя, возможно из-за отдаленного сходства с киноактером, исполнявшим роль персонажа в фильме, который тогда часто крутили.

С Шуриком (тем, которому кричали «Жо-о-па!», а он радостно поднимал вверх руки, давая понять, что сигнал принят), я познакомился в радиокружке Дворца пионеров — им стал Воронцовский дворец. В маленькой комнатушке коммуны на улице Жуковского 30, где мы собирали детекторный приемник, было тихо. Увлекшись, мы не заметили, как вошла его мама.

— Когда ты перестанешь выматывать мне кишки? Опять занялся ерундой?

На такие замечания Шурик серьезно ответил:

— Во-первых, мама, я не занимаюсь ерундой, а во-вторых, — может быть, это будет мой кусок хлеба. Не всегда же я должен ходить голодным…

Это было первое услышанное мною высказывание моего ровесника, думающего о том, как он будет зарабатывать на жизнь.

Ни у кого из моих друзей и знакомых, включая школьных товарищей, не было тогда «пьющих» мам. У всех осталось мало радостей, но с горя мамы не пили, и никогда нас не наказывали за двойки, которые нам самим не очень нравились…

Когда в семьях начали появляться недорогие радиоприемники «Рекорд», «Балтика» и другие, население стало слушать запрещенные «вражеские голоса». В школе учителя стали объяснять, что иностранные радиостанции так клевещут на нашу страну, что «уши вянут». Они говорят о том, что у нас за колючей проволокой сидят миллионы политзаключенных, а многие сотни тысяч расстреливают, чего не может быть никогда. Такие песни, как пели некогда блатные:

— давно не соответствуют нашей социалистической действительности. К тому же этого никогда не было. Американский негритянский певец Поль Робсон пел по радио из Москвы, что

Какие еще доказательства нужны? И жалко нам было американских детей, которым было еще хуже, чем нам. Так нам объясняли «капиталистический рай» наши нищие учителя.

Моя сестра Дина пошла работать учетчицей на стройку. Вечером училась в школе, куда ходить в самодельных валенках ей стало неудобно. С первой получки она по блату купила туфли за триста рублей. Мама не могла успокоиться — за такие деньги туфли?!

Она ходила на работу в спецодежде и резиновых сапогах, которые ей выделили для работы в мокром цеху…

Дина иногда рассказывала маме о своей работе. Мужского населения в Одессе было мало. Наши строители еще воевали или находились в «местах не столь отдаленных».

На стройки присылали пленных специалистов. Немцы работали хорошо, но медленно. При норме изготовления за смену трех дверей они делали только одну. После всех видов вычетов на продукты питания им оставалось меньше, чем было при голодоморе. Так их и кормили.

Наши плотники уговаривали их делать такие двери, какие нужны строителям, но немцы не могли поступиться качеством, тощали и умирали.

Конечно, и немцы наших пленных ранее не берегли, и понимали, что «за что боролись — на то и напоролись».

Зарплата у наших мам была ненамного выше, и после «добровольной» подписки на заем развития народного хозяйства, оплаты жилья, электроэнергии, покупки нам тетрадей и учебников мало что оставалось.

В школе учителя нам разъясняли, что наши родители оплачивают самые дешевые в мире коммунальные услуги, но не уточняли, из какой зарплаты… Песни и поговорки-шутки, ставшие хохмами без привязки ко времени, зародились тогда: «Україна — рідна мати, не вкрадеш — не будеш мати…»

Каждый одессит искал свой «кусок хлеба», молча ел его «под одеялом», и если бы засмеялся на эту тему, то в тот же час и подавился бы.

А мы голодными глазами смотрели на своих мам, побывавших «на территории, занятой врагом», а те, сами не всегда сытые, отвечали нам взглядами загнанных лошадей.

После освобождения города американские суда «Либерти» привозили в порт военные грузы, продовольствие, одежду и еду голодающим детям и их родителям. Помощь исчезала в неизвестном направлении.

Моряки американских судов прогуливались по городу, как туристы. По улицам ходили хорошо одетые чернокожие матросы с фотоаппаратами. Они явно выискивали таких голодных оборванцев, как мы, и выманивали в места, где панорама казалась им подходящей. Мы не строили из себя октябрят, когда они настраивали объективы и бросали нам пару пластинок жвачки. Мы выхватывали, кто что успевал. Негры с веселыми лицами нас фотографировали — детей победителей в пыли на фоне развалок города.

Эти снимки, возможно, попадали в американскую печать, и я тоже, думаю, прославил Одессу своим изображением.

Как-то проездом остановились у нас дочь маминой сестры Тани Зина со своим мужем. Она была небольшого роста, полновата, одевалась элегантно.

Почти все мамины родственники жили в Грозном. Похоже, что Зинин муж тоже был родом из Чечено-Ингушетии, во всяком случае, восточная кровь в нем чувствовалась. Был он среднего роста, вел себя очень доброжелательно.

По приезду они накрыли роскошный стол с мясом и фруктами. Ощущалось, что с деньгами у них проблем нет. Погостили они несколько дней и засобирались домой: работа не ждет. Я напросился поехать с ними, и они меня взяли.

Приехали в какое-то село, расположились в глинобитном домике с соломенной крышей. Во дворе стояла глиняная печь, которую топили соломой, на ней варили еду из хороших продуктов. Рядом был ставок, в котором купались деревенские ребята. Зина с мужем ушли на работу, а я решил показать деревенским, как умеют плавать одесситы. Прыгнул в воду, поплыл, и почувствовал, что пресная вода не хочет держать мои кости на плаву. Захотел вернуться к камышам и стал барахтаться по-собачьи. Попробовал встать на ночи — а там — мокрый ил…