Юлий Кирш - Под сапогом Вильгельма (Из записок рядового военнопленного № 4925): 1914-1918 г.г.

Наоборот, в первые же дни евреи оказались в более выгодном положении. Большинство владело немецким языком, и чтобы об’лениться с немцами, тем же антисемитам надо было за посредничеством обратиться к евреям.

Дело пошло и дальше. Евреи заняли места переводников. Конечно, изрядное количество переводчиков было и из других национальностей – немцев, латышей, эстонцев, наконец, тех же русских, но все же евреи были в большинстве. Так как во многих случаях дело зависело отчасти и от переводчика, то, естественно, те же самые черносотенцы часто становились в непосредственной зависимости от евреев и других переводчиков.

Как среди всех переводчиков других национальностей были хорошие и плохие, так и среди евреев. Малоразвитые, обижаемые везде и повсюду в России, некоторые, действительно, вели себя некорректно, но только отдельные единицы. Этими отдельными случаями и пользовались антисемиты и распространяли про еврейских переводчиков различного рода небылицы.

Антисемитам хорошую пищу давало еще одно обстоятельство. В царской армии евреи не могли занимать никаких командных должностей; все евреи должны были служить псключительно рядовыми солдатами. Поэтому в плену в солдатских лагерях очутилось значительное количество интеллигентов и евреев, которые при другом режиме были бы офицерами и в плену находились бы в офицерском лагере. Интеллигенты-евреи в плену, как знающие немецкий язык, работали в комендатурах, в канцеляриях и т. п. Не понимающим этой «хитрой механики», действительно, казалось, что в плену командуют всем евреи. И надо войти в психологию русского военнопленного, который, по нашептыванию своего начальства, еще недавно в Польше громил «жидов», а теперь видел их во главе, чтобы понять вею еилу антисемитской волны, которая прокатывалась из угла в угол по Германии в годы этого ужасного плена.

В условиях плена было очень трудно бороться е антисемитизмом. Здесь черносотенцы часто имели перевес, и нам приходилось только обороняться.

Черносотенцы готовили евреям горячую баню по возвращении в Россию. Многие из них открыто говорили, что в эшелоне отправляющихся военнопленных на родину свернут шею евреям и повыкинут их через двери…

Нет сомнений, что при всех других условиях это было бы и сделано. Проведению таких планов помешала революция.

Зимой 1916 года в лагерь прибыла партия польских студентов. Это была по преимуществу зеленая молодежь, учившаяся в университетах Бельгии и водворенная в лагерь военнопленных на правах цивильных пленных, как подданных России, До прибытия их в Гамельн они содержались в Гольцмюндене, в лагере цивильных пленных.

С первых днОЙ мы-было не поняли, для чего собственно эти польские юноши были присланы в солдатский лагерь. Сами же они, будто бы, ничего не знали, кто и зачем их пригнал в наш лагерь.

Как-раз в то время в лагере организовалась школам Мы предложили студентам принять участие в работах школы в качестве ее преподавателей. Студенты наотрез отказались. Это стало наводить нас на некоторые размышления.

Приезжающие с работ пленные обыкновенно имели целые кучи просьб и заявлений в лагерную комендатуру. Лучше всего подобные заявления и просьбы было излагать на немецком языке. Пленные стали обращаться к студентам-полякам с просьбой изложить их нужды по-немецки. Студенты снова категорически отказались это делать. Мало того: при каждом посещении русскими пленными отведенного полякам лагеря последние явно давали чувствовать, что между ними и нами нет ничего общего. Тогда только для нас стало ясно, что мы имеем дело с людьми германской ориентации, которые, подобно немецким шовинистам, на нас, пленных, смотрят, как на врагов.

Й действительно, студенты скоро уехали, и товарищи, работающие в комендатуре, раскрыли тайну: вся группа студентов поступила в польский легион и была отправлена на русский фронт бороться за «великое будущее» белого орла.

Теперь, когда Польша, в лице имущих классов ее, с пеной во рту выявляет свои дружеские чувства в капиталистической Франции, не мешает напомнить, что было время, когда те же польские магнаты обгонялись в любви германским империалистам и, как залог «вечной дружбы», посылали 74 па бойню свою зеленую молодежь против «прекрасной» Франции.

Это ирония судьбы для германских империалистов, всех Гннденбургов и Людендорфов, наглядный урок того, как «делается» политика.

В лагере мы все знали, что значительное количество русских военнопленных работает на французском фронте. Однако, никто из нас не знал, как живется этим: несчастным, так как оттуда в лагерь никто не прибывал. Но одно говорило за ужасные условия работы в прифронтовой полосе; это – ежедневные извещения в комендатуру лагеря о смертных случаях.

Как доходили эти сведения до нас? Просто; наши же товарищи вели картограмму личного состава, им и приходилось отмечать все случаи смертей.…

Из прифронтовой полосы в лагерь не посылались и больные. Поэтому мы в лагере только знали о прифронтовых работах русских военнопленных, но ничего не знали о характере этих работ.

И вот в конце 1916 года в лагерь пригнали значительную партию изможденных, измученных русских пленных. Все они были в лохмотьях не то русской, не то французской основы.

За время пребывания в лагере приходилось видать различные виды. Взгляд как-то привык к душу раздирающим картинам. Неоднократно в лагерь пригоняли полуживых людей-трупов на поправку, и через некоторое время их снова угоняли куда-нибудь на осушку болот, работу в шахтах и т. п. Подобные картины были нам знакомы. Но та, какую представляла собой эта партия прибывших е фронтовых работ русских военнопленных, превзошла все предыдущие. Это был один кошмар. Люди походили на диких зверей, нельзя было добиться от них ни единого слова. Как голодные волки, они прорывались через цепь их окружающих часовых, когда где-нибудь поодаль видели что-то в роде отбросов, помойной ямы возле кухни и т. п. Блуждающим взглядом они озирали окружающих и, казалось, ждали от всякого с ними разговаривающего удара.

Состояние пригнанных в лагерь пленных было таково, что их несколько дней подряд сочли необходимым держать в отдельной части лагеря, огороженной от всей остальной части лагеря сеткой колючей проволоки. Кто хотел бы видеть диких зверей в образе человека, тому надо было подойти к ограде. К сожалению, в нашем распоряжении не было фотографического аппарата для увековечения этих ужасных видов на пластинке (иметь фотографические аппараты пленным воснрещалось, и их нельзя было приобрести ни за какие деньги).

Только дней через 5—6 эту толпу обезумевших решились выпустить из-за ограды. Они все, как один человек, сейчас же разбрелись по лагерю в поисках отбросов, помойных ям; как маленькие обезумевшие дети, они сидели по целым часам на корточках, разбирая но канавам, ямам всякую дрянь, и пожирали тут же, на месте, все, что только казалось более или менее с’едобным.