Александр Локшин - А.Л. Локшин – композитор и педагог

совместных занятий музыкой. Вечер продолжался прослушиванием музыки.

Все рассаживались поудобней, в руки давались ноты и … звучала Музыка,

часто самого Александра Лазаревича, Иногда он подбегал к пианино и

быстро хватал тот или иной аккорд, наиболее «важный», тем самым как бы

расставляя акценты.

Всему приходит конец. Заканчивались и эти чудные вечера

обсуждением прослушанного и скоропалительным отъездом домой. Всегда

преждевременным, но, увы, необходимым с точки зрения часов работы

общественного транспорта…

Кушнерова Е.Е. О Локшине

47

Прежде чем закончить мои короткие сбивчивые записки, хочу

привести цитату из стихотворения Ф. Сологуба, второго по счету из трех, на

которые написана «Сюита для сопрано и фортепиано» (1983). В какой связи

я вспомнила это стихотворение, объясню ниже:

Мы – плененные звери,

Голосим, как умеем.

Глухо заперты двери,

Мы открыть их не смеем.

Я исполняла этот цикл с певицей Раисой Левиной уже после смерти

Александра Лазаревича , в 1988 году, в одном концерте с «моими»

вариациями. Сочинения очень близки тематически, и вдруг… у меня на

сцене прямо потемнело в глазах! В горле стоял ком, я боялась разрыдаться:

так вот о чем они, «мои» вариации, написанные за год до «Трех

стихотворений Ф. Сологуба» и за несколько месяцев до моего

принудительного невыезда за границу для участия в международном

конкурсе…

1998

М.Д. Сабинина18

Тогда я была студенткой

Осенью 1943 г. я поступила на теоретико-композиторский факультет

Московской консерватории, и Шура – как мы, студенты, называли

Локшина, – вскоре стал преподавать нашей группе чтение партитур. Тогда

он был только что восстановлен в Консерватории, очевидно, стараниями

своего учителя Н.Я. Мясковского – благороднейшего человека и мудрого

педагога, окруженного всеобщим уважением. (Впрочем, музыка

Мясковского казалась мне несколько скучноватой и старомодной). За

Локшиным же тянулась скандальная слава его «Fleurs du Mal» – сочинения,

за которое он был лишен консерваторского диплома.

Меня лично Локшин привлекал в первую очередь как яркая,

оригинальная индивидуальность, а не просто как выдающийся

преподаватель. Поскольку партитуры давались мне слабо, я прибегала к

обману: готовила фортепианные аранжировки и играла их наизусть.

Например, я выучила на память Allegretto из Третьей симфонии Брамса ,

чтобы не сделать ни одной грубой ошибки. Педагог был доволен.

Но вернусь к тому впечатлению, которое производил Локшин на нас,

студентов. В нем нам чудилось нечто демоническое, или, вернее сказать,

байроническое. Большинство девочек с нашего курса – а по причине войны

мальчиков в Консерватории почти не было – были влюблены в него. Я же в

то время была уже замужем, имела ребенка и потому относилась к нему

спокойно.

Надо сказать, что общение Локшина с некоторыми из нас имело не

узко академический характер. Мне, например (а возможно, и другим), Шура

давал читать книги, которыми был в ту пору увлечен: «Шутовской хоровод»

и «Контрапункт» Олдоса Хаксли, «Наоборот» Гюисманса, «Путешествие на

край ночи» Луи Селина (последнее сочинение меня неприятно поразило) –

вещи, совершенно незнакомые в то время молодежи, почти запрещенные. В

характере Шуры чувствовался некий болезненный надлом, и в то же время

ему была присуща колкая ироничность – качество, отчасти сближавшее его

с Д.Д. Шостаковичем. Отсюда, может быть, его вкус к таким

специфическим произведениям. Но, несмотря на известный демонизм

поведения и облика Шуры, он не отказывался от участия в наших

студенческих вечеринках и капустниках. Помню, как-то раз он весь вечер

просидел у пианино, аккомпанируя такому импровизированному

18 Сабинина Марина Дмитриевна, музыковед, доктор искусствоведения, профессор.

Публикуемый материал был получен при участии И.В. Карпинского.

Сабинина М.Д. Тогда я была студенткой

49

спектаклю; подбор музыки к этому капустнику также происходил при его

участии.

Шуре я обязана тем, что мне удалось тогда познакомиться со

многими сочинениями, ныне широко прославленными, но

полузапрещенными в сороковые годы. Так, я присутствовала на

состоявшемся в атмосфере строгой секретности исполнении в восемь рук на

двух роялях Четвертой симфонии Шостаковича. Исполнителями были : С.

Рихтер, А. Ведерников, А. Локшин и М.Меерович. Впечатление от этого

концерта не изгладилось у меня и поныне. Благодаря Шуре и Мише

Мееровичу звучали в исполнении в четыре руки симфонии Малера и

Брамса, мало играемые в то время; кроме того, Шура был инициатором

замечательно интересных прослушиваний пластинок. Так я впервые

услышала великолепные грамзаписи «Песни о Земле» Малера, двух сюит из

«Дафниса и Хлои» Равеля.

Любимыми Шуриными композиторами тогда были Малер, Равель и,

конечно, Брамс. Запомнилось принадлежащее Локшину меткое наблюдение,

что Брамс обычно приберегает для коды какой-нибудь лаконичный, но

очень яркий мотив. Часто, слушая Брамса, он вдохновенно напевал: «Тю-ю-

ю», а мы, студенты, узнав случайно подобную интонацию, радостно

говорили : «Это же Шурино тю-ю-ю!» Познакомилась я в то время и с его

другом Самуилом Львовичем Дружкиным – скрипачом и философом,

оказавшим, по моему мнению, немалое влияние на формирование личности

Шуры и круга его интересов.

По окончании Консерватории, в аспирантуре, я виделась с Шурой

изредка и только в частных домах. Тогда, помнится, на даче у

Ведерниковых, в конце сороковых, он вслух читал собравшимся стихи

Пастернака – «Гамлет» и «Свеча горела на столе».

В 60-70-е годы я несколько раз бывала на концертах, где исполнялись

Шурины сочинения. Не могу вспомнить, что именно звучало, но, по

сравнению с ранними Шуриными вещами, музыка его показалась мне более

строгой, уравновешенной, сдержанно-благородной, в ней чувствовалось

самобытно претворенное воздействие Малера, Берга, Брамса, Баха.

Радостно, что сейчас этот некогда совершенно непризнанный

композитор, наконец, получает вполне заслуженную оценку как очень

крупный, своеобразный талант.

1998

И.А. Барсова19

Отрывок из воспоминаний

<���…>По чтению партитур я училась сначала у Александра Лазаревича

Локшина. Решающую роль в моей дальнейшей музыкантской судьбе сыграл

именно он. Это был мой любимый предмет, чтение партитур. Даже не

гармония у Игоря Владимировича [Способина], а чтение партитур. Локшин

первым показал мне Малера. От него я впервые услышала имя «Малер». И с