С Голынец - Иван Яковлевич Билибин (Статьи • Письма • Воспоминания о художнике)

Будучи необычайно общительным, Иван Яковлевич быстро находит общий язык, составленный из смеси арабского, английского, французского, немецкого и русского, с жителями города — арабами в фесках, правоверными евреями в цветных ярких халатах и шапочках, окаймленных лисьим мехом, с греческими монахами из дальних монастырей, с гордыми бедуинами, пришедшими из пустыни. Из Иерусалима Иван Яковлевич и Александра Васильевна отправляются на машине к Мертвому морю, к Иордану, к Тивериадскому озеру. В Тивериаде художник создает два этюда — "У стен Тивериады" и "Берега Тивериадского озера". Через несколько дней по возвращении в Иерусалим Иван Яковлевич и Александра Васильевна с арабом-проводником предпринимают верхом на осликах многодневную поездку к полупокинутым православным монастырям святого Саввы и святого Георгия. В знойные часы дня, когда вода в акварельных чашечках буквально испарялась на глазах, Иван Яковлевич изучал архитектуру зданий, осматривал росписи и иконы. В монастыре святого Саввы, как мне помнится, его особенно заинтересовало сообщение игумена о том, что в этом монастыре жил, работал и умер один из мыслителей первохристианства — Иоанн Дамаскин. В скудной монастырской библиотеке Иван Яковлевич как истинный библиофил пытался найти античные фолианты и явно был разочарован, когда выяснил, что монахи, предпочитая современные им издания, разбазарили древние рукописи.

В Палестине, как я отчетливо помню, художника радовало проникновение русской культуры, выражавшееся не только в том, что здесь было много русских церквей, монастырей, зданий, построенных в русском стиле, русских монахов и монахинь, но и в том, что очень многие старые арабы и старые евреи, коренные жители страны, в той или иной мере владели русским языком.

Из Палестины на машине мы отправились в Сирию. Остановились на несколько недель в Дамаске, в городе с чрезвычайно пестрым населением (арабы, армяне, курды), с типично арабской архитектурой зданий, множеством мечетей, домами с внутренними садиками, узкими улочками, шумными рынками, лавочками, торгующими изделиями из меди, цветистыми тканями, кожей. Здесь Иван Яковлевич много фотографировал. В дальнейшем он использовал эти снимки при работе над иллюстрациями сказок "Тысячи и одной ночи".

Из Дамаска поехали на машине в Бейрут, чтобы морским путем вернуться в Египет.

В Бейруте, в кафе, где мы сидели, ожидая парохода, разыгралась забавная сценка. На стене соседнего зала Иван Яковлевич заметил нечто "билибинское". Заинтересовавшись, он подошел к росписи и увидел вопроизведение одной из своих иллюстраций к русским сказкам. Хозяин кафе, толстенький, розовощекий, усатый европеец, обратив внимание на человека, внимательно рассматривавшего подпись "И. Б.", вышел из-за прилавка и на ломаном французском языке с сильным русским акцентом стал объяснять, что эту стенопись ему сделал "сам знаменитый русский художник Билибин", не забыв при этом сообщить, сколько денег он отдал за эту работу. До сих пор молчавший, Иван Яковлевич тут же вспылил и четко произнес по-русски: "Врете!" Оскорбленный хозяин, оказавшийся русским эмигрантом, бывшим военным в чинах, стал оспаривать свою правоту. "Художник Билибин перед вами", — заявил Иван Яковлевич. Последовало замешательство. Когда Иван Яковлевич узнал, что работа была осуществлена каким-то русским инвалидом, он простил своего копииста, однако попросил стереть инициалы, и конфликт был улажен.

По возвращении в Египет Иван Яковлевич поселяется в Александрии — в "воротах из Африки в Европу" — городе мягких тонов, совершенно европейском, с чудным морским воздухом. Здесь Иван Яковлевич подолгу пропадает в знаменитом греко-римском музее с его изваяниями, коллекциями монет, шедеврами мозаики, керамики. В этот период он проявляет особенно большой интерес к коптскому и византийскому искусству: приобретает несколько икон, предпринимает ряд многодневных экскурсий на автомашине в заброшенные и полузаброшенные христианские монастыри VI—IX веков в Ливийской пустыне и Синайском полуострове, сам декорирует стены большого сирийского православного храма.

Среди его александрийских этюдов хочется отметить "У стен старого форта".

В Александрии Иван Яковлевич устроил свою персональную выставку. Почти все работы с этой выставки были закуплены и ушли в Америку и в Грецию. В местной александрийской прессе выставка была высоко оценена. "Как только переступаешь порог выставки Ивана Билибина, тебя охватывает нежная гамма цветов. Эти нежные цвета исходят со всех сторон. Многочисленные картины, развешанные по четырем стенам в несколько рядов, светятся и излучают таинственный отблеск", — писал один из критиков. Он подробно остановился на творчестве Ивана Яковлевича — графика, сравнивая его с теми мастерами древней миниатюры, искусство которых, "к сожалению, забыто в настоящее время" и которое "воскрешает Билибин".

Статья заканчивалась словами: "Искренний и правдивый: таким предстает перед нами Билибин. Он учился своему мастерству у природы, и это дало ему возможность прекрасно, так же как у старых миниатюристов, воссоздать былинные мечты и святые воспоминания, которые убаюкивают грезы Художника" {1}.

В 1925 году в Париже открылась Всемирная выставка, на которой в Советском павильоне, в отделе фарфора, были представлены работы Александры Васильевны. Выставка стала поводом нашего переезда во Францию в Париж, где мы поселились в третьем этаже небольшого дома на бульваре Пастера.

Царевич. Эскиз костюма к балету Н. Н. Черепнина "Русская сказка". 1923.

Эскиз декорации к балету Н. Н. Черепнина "Роман мумии". 1923.

Никита. Эскиз костюма к драме Л. Н. Толстого "Власть тьмы". 1926.

Стражник. Эскиз костюма к опере Н. А. Римского-Корсакова "Сказка о царе Салтане". 1929.

Царство Салтана. Эскиз декорации к первому действию и второй картине третьего действия оперы Н. А. Римского-Корсакова "Сказка о царе Салтане". 1928.

Сцена в келье Чудова монастыря. Эскиз декорации к первой картине первого действия оперы М. П. Мусоргского "Борис Годунов". 1930.