С Голынец - Иван Яковлевич Билибин (Статьи • Письма • Воспоминания о художнике)

Мне запомнились три портрета из созданных Иваном Яковлевичем во Франции: мадемуазель Жакелин Мазон, одной из внучек Шамиля — Зобеиды, и монгольской принцессы Нержидмы де Торхуд.

"Несмотря на громадный интерес жизни в Париже, в мировом центре искусства, мне больше всего не хватало моей страны", — писал позднее художник в автобиографических записках. Как-то в беседе с Мазоном он высказал свою мечту вернуться на Родину. Это было в 1934 году. Мазон предложил Ивану Яковлевичу и Александре Васильевне познакомить их с тогдашним советским послом во Франции Владимиром Петровичем Потемкиным.

Владимир Петрович радушно принял художника. Все формальности по получению советского гражданства были завершены в середине 1935 года. Иван Яковлевич выполнил для Советского посольства декоративное панно на тему — пахарь-богатырь Микула Селянинович (панно исполнено темперой).

Известие о том, что Билибин — одна из крупнейших фигур русской эмиграции, олицетворение незыблемой "матушки Руси" — собирается уехать в СССР, произвело огромное впечатление на эмигрантские круги Франции и других стран. Посыпались письма с угрозами и письма с заманчивыми предложениями, в частности приглашение в Чехословакию и Канаду. Иван Яковлевич весело посмеивался над угрозами и вежливо отказывался от всяких предложений. Уже советский гражданин, но в то же время еще тесно связанный с наиболее прогрессивными эмигрантскими кругами, Иван Яковлевич стал как бы промежуточной инстанцией между Родиной, представителем которой был советский посол, и людьми, которые тосковали и страдали на чужбине, стремились быть полезными своему народу. К Ивану Яковлевичу среди многих эмигрантов, в частности, обратились Куприн, певец Мозжухин и его жена Клео Коринни, композитор Гречанинов и другие. Иван Яковлевич передавал все просьбы Владимиру Петровичу. Советский посол выслушивал художника с вниманием и доброй улыбкой на лице. Однажды Иван Яковлевич поручил мне срочно отнести письмо Куприну, извещающее писателя, что Потемкин назначил ему время приема. Дверь мне открыла дочь писателя, очаровательная киноартистка Ксения. На звонок вышел сам писатель. Выругав нас по дороге за то, что мы говорим между собой по-французски, Куприн поздоровался и, прочитав письмо Ивана Яковлевича, радостно закричал: "Мы едем, едем домой!" Константин Коровин, который в последние годы нашего пребывания, как мне помнится, писал виды ночного Парижа из окон такси, нанимаемого им для этой цели, просил Ивана Яковлевича устроить ему свидание с Владимиром Петровичем. Художник принес в мастерскую Ивана Яковлевича на рю Буассонад в XIV аррондисменте Парижа, куда мы переехали с бульвара Пастера в 1935 году, ряд своих работ. В назначенное для свидания время к нам приехал Владимир Петрович и писатель Леонид Леонов. Коровин по каким-то причинам задержался. Владимир Петрович купил у художника несколько его произведений и уплатил деньги Ивану Яковлевичу, поскольку тот знал цену, назначенную Коровиным. Нужно было видеть огорчение Коровина, когда, явившись через полтора часа, он искренне горевал о несостоявшейся встрече.

Наступил сентябрь 1936 года. Художники упаковывают свои работы, библиотеку. В день отъезда пришли друзья: В. А. Нижевская, Катюша Метальникова и другие. Иван Яковлевич и Александра Васильевна пожелали остающимся скорее последовать их примеру. Через два дня мы погрузились на советский грузопароход "Ладога" в порту Антверпена, а через неделю с мостика "Ладоги" Иван Яковлевич увидел долгожданный золотой купол Исаакиевского собора.

Первое, что нас поразило на Родине, было необыкновенное стремление советских людей к знанию. На каждом шагу, в трамвае, на набережных, в скверах мы встречали читающих людей. Нам это казалось необычным.

Иван Яковлевич с увлечением отдался работе. Трудно сказать, чему он отдавал тогда предпочтение — педагогической деятельности или своему личному творчеству. Запомнилось, с каким волнением он готовился накануне первых занятий в Академии. Он исписал целую кипу бумаги, готовя "вступительную речь". Однако, в конце концов, выкинул все написанные листки в печку и заявил, что будет импровизировать, так как, говорил он, импровизация более доходчива, идет от сердца. На следующий день по возвращении из Академии он нам рассказывал о дружеском приеме, оказанном ему И. И. Бродским, о внимании и доброжелательности, с которыми его встретили студенты. С тех пор Билибин постоянно, по той или иной причине, вспоминал своих "стариков" (так он ласково называл студентов) — Кожина, Куликова, Архангельскую, Морозова, Таранова, Харшака. Сохранилась тетрадь, в которую Иван Яковлевич заносил свои наблюдения об учениках. Все его характеристики полны доброжелательности и стремления помочь начинающему художнику. Вот одна из записей: "Студент дельный и работающий, а также мыслящий и стремящийся к культуре. Из него, при наличии труда, может выработаться деловой книжный работник <...>, но некоторая, подчас необъяснимая обидчивость суживает его художественное восприятие. Несколько односторонен в выборе своей графической техники, а именно: работает исключительно в области пятен blanc et noir (техника Валлотона). Штриховой графики не делает".

Одновременно с педагогической работой Иван Яковлевич в первые же месяцы своего пребывания на Родине получил заказ на оформление "Сказки о царе Салтане" в оперном театре имени С. М. Кирова. За этой работой он просиживал до трех-четырех часов утра. Я никогда не видел его работающим столь увлеченно и с таким энтузиазмом. Когда, по выражению Ивана Яковлевича, Александра Васильевна его "пилила" за то, что не бережет себя, он отвечал: "Не мешай мне. Я сейчас работаю для своего народа, с Пушкиным и Римским-Корсаковым. Я должен показать, что Билибин жив и хочет и может работать для своих сограждан".

Иван Яковлевич восстановил прежние дружеские связи с товарищами по искусству: Кругликовой, Рыловым, Наумовым, с бывшим секретарем школы Общества поощрения художеств Митусовым и быстро сдружился с новыми коллегами по Академии — Рудаковым, Успенским, Шиллинговским, Корниловым и молодым археологом Шульцем, который привлекал художника личным обаянием и энтузиазмом в деле. В первую же поездку в Москву направился на поклон к Нестерову, высоко ценимому им.

С большим интересом наблюдал Билибин окружающую его жизнь, стремясь как можно активнее включиться в нее.

Были у него и тяжелые переживания, связанные с несчастиями людей, ставшими жертвами произвола. Среди пострадавших оказались близкие Ивану Яковлевичу люди, художники, которых он знал как честных людей, преданных своему делу и Родине. Глубоко огорчало Ивана Яковлевича небрежное отношение к памятникам искусства и русской славы, с которым иногда приходилось сталкиваться. Горячо поддерживал Билибин стремление молодежи к изучению русской старины, народного творчества. С большой нежностью отзывался он о студенте филологического факультета Ленинградского университета Владимире Малышеве, заходившем поделиться с художником своими исследованиями в области древнерусской литературы.