С Голынец - Иван Яковлевич Билибин (Статьи • Письма • Воспоминания о художнике)

Иван Яковлевич обладал редким богатством знаний. Он прекрасно знал древнегреческий, латинский и старославянский. Читал античных авторов в оригинале. Помню, как при встрече в Ленинграде Билибин и его однокашник по гимназии профессор-эмбриолог П. П. Иванов щеголяли друг перед другом, читая наизусть отрывки из "Илиады" и "Энеиды". Он отлично говорил по-французски, по-английски, по-немецки, а во время своего пребывания в Египте овладел и разговорным арабским языком. Со словарем он разбирал итальянский и испанский. Ему доставляло истинное удовольствие прослеживать этимологию того или иного слова и находить общие корни слов в различных языках.

Он хорошо знал историю. Мог назвать всех известных фараонов и династии, к которым они принадлежали. Он очень любил спрашивать у собеседника имя-отчество какого-либо царя и даты его рождения и смерти.

Иван Яковлевич обладал тонким музыкальным слухом, унаследованным им, по словам его двоюродной сестры Веры Ивановны Краснобаевой, от матери, талантливой пианистки, ученицы Антона Рубинштейна. Его любимыми композиторами были, в первую очередь, Римский-Корсаков и Глинка. Любил он Бородина и Глазунова, а также Грига, Сибелиуса и, конечно, Баха, Моцарта и Бетховена. Нравились ему и модные парижские песенки. Он часто останавливался у станции метро "Пастер" послушать уличных певцов и часто весело подхватывал припев исполняемой песни.

С восторгом он слушал пение Обуховой и Неждановой. Запомнилось и его высказывание: "Голос — это дар божий. А вот культура исполнения — это труд певца. И тем, и другим в полной мере обладают Шаляпин, Нежданова, Обухова".

Художник очень много читал. Его любимыми писателями были Толстой и Аксаков. Любимыми поэтами — Пушкин и Державин. С детства и до конца жизни Билибин сам писал стихи, чаще всего это были шутливые послания к друзьям и заздравные тосты-оды. Немногим более чем за месяц до смерти в полутемном подвале Академии художеств он прочел последнюю оду "На 1942 год".

Истинным патриотом, человеком, влюбленным в людей и во все живое, скромным тружеником и подлинным энциклопедистом, добрым "дядей Ваней" запомнился мне Иван Яковлевич Билибин.

1Н. Bergasse. Exposition J. Bilibine. — "Orient Musical", 1925, № 35, 15 janvier. Перевод автора воспоминаний.

2Рукописи, цитируемые в воспоминаниях, находятся в архиве семьи художника.

3F. Sollar. Les decores et costumes du "Tzar Saltan".—"Les Echos d’Art" (Paris), 1929, № 43, Fevrier, p. 32. Перевод автора воспоминаний.

П. Е. Корнилов

Имя русского художника—графика и декоратора, близкого к группе "Мир искусства" Ивана Яковлевича Билибина было знакомо мне сравнительно давно. Еще в юношеские годы я обладал серией открытых писем с воспроизведениями его эскизов к опере "Руслан и Людмила". В них привлекало тогда какое-то особое чувство декоративности. Едва ли не самое первое знакомство с художником произошло на страницах издаваемой И. Э. Грабарем "Истории русского искусства", где Билибин был участником общей работы, где были воспроизведены его фотографии с деревянного зодчества нашего Севера.

Когда позднее, при углубленном изучении родного искусства, я встретился с его литературными трудами по народному искусству, то стало вполне ясно тяготение художника к истокам народного творчества. В нем он находил свою питательную среду. Этим же чувством интереса к истокам искусства были пронизаны его работы по оформлению детских книг, издаваемых по тому времени на высоком полиграфическом уровне. В послеоктябрьские годы познакомился я с работами Билибина, исполненными им для сатирических журналов 1905—1906 годов.

После этого наступил большой перерыв, когда имя Билибина, если не было забыто, то отошло куда-то вдаль, став только страницей истории русского искусства начала XX века.

Когда я работал в Кабинете графики Всероссийской Академии художеств, в 1936 году осенью появился вдруг Иван Яковлевич Билибин, вернувшийся в Россию после почти двадцатилетнего пребывания за рубежом. Высокий, стройный не по годам, он отрекомендовался нам. Оказывается, вернувшись из Парижа, он был назначен профессором графической мастерской Института живописи, скульптуры и архитектуры Академии художеств.

Включение его в нашу вузовскую работу произошло как-то просто и логично. Приняли его педагоги и студенты тепло и дружески, как подлинного мастера с большим именем.

Билибин, обладая давнишними педагогическими навыками еще по школе Общества поощрения художеств, мог дать очень много своим студентам. Он прекрасно знал законы и природу книги, великолепно чувствовал стиль ее, был композитором-иллюстратором с присущим ему декоративным даром. Он обладал строго установившимся репертуаром своего, билибинского шрифта для переплетов, титульных листов, заголовков и заглавных буквиц.

У него сразу установилась деловая связь со студентами. Он был требователен, взыскателен, но справедлив, а главное, всегда мог дать нужный совет ученику и направить на верный путь, не подчиняя его волю каким-либо личным вкусам. Мне думается, больше всего у него взял на свое творческое вооружение в смысле книжного рисунка и оформления книги ныне покойный талантливый художник Борис Иванович Кожин.

Такие же добрые отношения сложились у него и с педагогами, которыми руководил П. А. Шиллинговский. Все они были разные, и Билибин никому не вставал на дороге.

Мы часто расспрашивали его о жизни в Париже, о творческой жизни там. Он охотно делился впечатлениями, не скрывая отрицательных сторон, которые окончательно предрешили его возвращение в Россию. В Париже становилось все труднее с работой. Ее не хватало и на французов, а тут еще большое число художников-иностранцев. Приходилось иногда скрывать свое русское происхождение: подписывать работы не привычными русскими инициалами — "И. Б.", а латинизировать их.

Перед отъездом в Россию советский посол В. П. Потемкин предложил Билибину поговорить с другими русскими художниками, среди них с К. А. Коровиным, находившимся тоже в Париже, и выяснить вопрос об их возвращении на Родину. Такой разговор произошел с Коровиным, но последний поставил условие: поговорить с полпредом где-нибудь в кафе. Когда Билибин указал ему на недопустимость такой встречи в подобных условиях, то Коровин, изрядно ставший представителем художественной богемы, ответил: "Ну что же, и Париж город хороший", — и остался.

Мне пришлось побывать у Билибина дома. Бросалось в глаза обилие книг. Тут я узнал об его страсти библиофила. Как-то он шутя рассказал, как ему при строгости А. В. Щекатихиной-Потоцкой приходилось делать, когда в бытность в Париже приобреталась новая и интересная книга. Ее сразу он не решался нести домой. Прятал сверток в лестничный шкаф, а в отсутствие Александры Васильевны книга помещалась на полку и через несколько дней уже вынималась как давнее приобретение. Рассказывая об этом, он лукаво улыбался.