С Голынец - Иван Яковлевич Билибин (Статьи • Письма • Воспоминания о художнике)

Александровская слобода. Эскиз декорации ко второму действию оперы Н. А. Римского-Корсакова "Царская невеста". 7930.

Половчанин. Эскиз костюма к опере А. П. Бородина "Князь Игорь". 1934.

Поселяне. Эскизы костюмов к опере А. П. Бородина "Князь Игорь". 1932.

Юноша. Эскиз костюма к опере Н. А. Римского-Корсакова "Сказание о невидимом граде Китеже и Пречистой деве Февронии". 1934.

Воин. Эскиз костюма к балету И. Ф. Стравинского "Жар-птица". 1931.

Обложка программы для сезонов Русской оперы в Париже. 1930.

Квартира состояла из огромной мастерской (двенадцать метров в длину, семь в ширину и шесть в высоту), двух комнат и кухни. Освещение было газовым. Как и в Каире, на стену мастерской повесили декоративную персидскую ткань. Сюда, обычно по средам, собирались друзья и знакомые художники, бывшие меценаты — княгиня М. К. Тенишева, Е. К. Четвертинская, князь С. А. Щербатов, писатели И. А. Бунин, А. И. Куприн, Саша Черный, А. М. Ремизов, Б. И. Зайцев, режиссер Н. Н. Евреинов, актер Александр Мозжухин, бывшие политические деятели П. Н. Милюков и В. А. Маклаков, химик А. Е. Чичибабин. Частым гостем был и юрист Павел Павлович Гронский, университетский товарищ Ивана Яковлевича. В имении его отца в Тверской губернии созданы первые билибинские иллюстрации к сказкам. Проездом из США появлялся Н. К. Рерих. Приходили и французы: художник Морис Дени, у которого в молодости училась Александра Васильевна, профессор Андре Мазон (крупный специалист по русской литературе, любивший, когда его называли Андреем Альбиновичем), его жена фольклорист и переводчик мадам Рош-Мазон, историк древнерусской литературы Пьер Паскаль, книгоиздатель Шарль Ледюк, всегда веселый и жизнерадостный.

В один из дней весны наши приятели Ольга Николаевна Мечникова и Сергей Иванович Метальников пригласили к нам Альберта Кальмета и Пьера Ру, выдающихся французских микробиологов, учеников Пастера. Речь зашла о России. Кальмет, маленький, кругленький, оживленно ходил по мастерской и говорил: "Ah! Ils sont formidables, ces bolcheviques"

("Ах! Они грандиозны, эти большевики"), намекая на успехи вакцинации против туберкулеза в СССР. Затем он спросил Ивана Яковлевича, почему тот не принимает французского подданства. Маленький, сухой, с глубоко сидящими глазами, в которых светилась доброта, Ру, перебив Кальмета, парировал ему: "Ah! Calmette! Souvenez-vous de Danton — On n’emporte pas sa patrie aux bouts de ses semelles" ("Ах, Кальмет, вспомните слова Дантона: "Свою родину не уносят на своих подметках").

Человек общительный, Иван Яковлевич завязывал с большой охотой и большим удовольствием дружеские связи с простыми французами — с хозяином бистро на углу бульвара Пастер и Рю Вожирар, с парикмахером, газетчиком, с которыми он обсуждал "актуальные вопросы" политики. Очень любил Иван Яковлевич посещать разные ярмарочные балаганы, которые располагались ежегодно вдоль всего бульвара Пастера. Он заходил в разные балаганчики, в которых были представлены "женщины без головы", диковинные животные (броненосец, варан, крокодил), павильон дрессированных блох и т. п.

Среди друзей, которых Иван Яковлевич особенно любил посещать, была большая и дружная семья Кравцовых, с которой он сблизился во время своего пребывания в Батилимане и дом которых находился рядом с его крымской мастерской. Очень часто мы отправлялись также в семью инженера Квиля, гостеприимную и веселую. Там всегда собирались интересные люди. Взрослые занимали свои места за огромным столом, уставленным яствами. Нам, молодежи, сыну Бориса Григорьева, мадонноподобной, очаровательной Машеньке Струве, внуку Квиля и мне, сервировался отдельный столик. Взрослые, как правило, говорили о Родине, и по всему чувствовалось, что все их мечты и стремления связаны с ней. Обсуждались воспоминания Константина Коровина, опубликованные в эмигрантской газете "Последние новости", произведения Саши Черного, Куприна. Много говорили о советских фильмах "Путевка в жизнь", "Чапаев". Большое внимание обращали представители старшего поколения на сохранение русского языка, знания родной культуры и любви к Родине в среде русской молодежи— тех, которые попадали за рубеж в совершенно юном возрасте, и тех, которые родились за границей. Помню, с какой яростью Иван Яковлевич набрасывался на нас, молодежь, за то, что между собой мы говорили по- французски. Заикаясь, он говорил: "Невежливо, молодые люди, при нас, говорящих по-русски, беседовать между собой на иностранном языке".

В Париж приезжали из Англии сыновья Ивана Яковлевича — Александр и Иван. Старший Александр, или Шуша, — художник, внешне похожий на отца, столь же остроумный, живой, веселый, замечательный рассказчик. По вечерам он приходил ко мне в комнату и рассказывал о приключениях Маугли, Шерлока Холмса, Тома Сойера, Заслышав его, к нам присоединялся и Иван Яковлевич, со стаканом крепкого чая в руках, с доброй и ласковой улыбкой слушая сына.

Вспоминаются ассамблеи художников в мастерской Ивана Яковлевича в 1929—1931 годах. Здесь присутствовали А. Н. Бенуа, М. В. Добужинский, Б. Д. Григорьев, К. А. Коровин, А. В. Средин, Н. Д. Милиоти, Н. С. Гончарова, М. Ф. Ларионов, П. П. Трубецкой, С. Р. Эрнст, С. В. Чехонин и другие.

Здесь обсуждалась выставка работ А. Е. Яковлева, привезенных им из путешествия по Африке. Вспоминаются выступления Коровина против увлечения модным "парижским" искусством. Говоря о художниках, которые ради моды теряли свою индивидуальность, называл их презрительно подпарижниками. Припоминаю также дискуссии между Бенуа и Билибиным. Александр Николаевич отрицательно относился к творчеству Пикассо и Шагала, в то время как Иван Яковлевич указывал на народные, национальные истоки вдохновения этих мастеров. В творчестве Марка Шагала Иван Яковлевич отмечал национальные еврейские черты, сказывающиеся, по его убеждению, и в самой композиции, и в рисунке, и в колорите. Помню слова Ивана Яковлевича в ответ Бенуа: "Ты, Александр, в своих работах воспеваешь свой Версаль, Добужинский — свой Петербург, а Шагал — свой родной Витебск". И верность ему он сохранил независимо от всех парижских ухищрений. Билибин говорил, что в творчестве Шагала реальности мира родного Витебска органически переходят в мечтательную фантастику — сказку. Запомнилось и то, что Ивана Яковлевича в этом споре с Бенуа поддерживал Коровин. Не менее любопытны, по нашему мнению, были и высказывания Билибина об искусстве Пикассо. Иван Яковлевич преклонялся перед мастерством Пикассо-рисовальщика, обладающего способностью одним росчерком передать глубокое содержание, соблюдая все законы, присущие мастерам классики. Знаток и поклонник народного искусства, какой бы нации оно ни принадлежало, Иван Яковлевич указывал, что именно творчество Пикассо прежде всего раскрыло нам прелесть африканского, а также древнеамериканского искусства. Более того, Иван Яковлевич был убежден в значимости стиля Пикассо для прикладного искусства будущего времени.