С Голынец - Иван Яковлевич Билибин (Статьи • Письма • Воспоминания о художнике)

И. И. Ершов

У нас в Академии много говорили о возвращении И. Я. Билибина из Франции, но впервые познакомиться с ним мне довелось в 1940 году, когда, перейдя на третий курс, я мог попасть в графическую мастерскую, одним из руководителей которой был Билибин. Надо сказать, что тогда не существовало факультета графики, и поэтому в мастерские мы попадали лишь по окончании второго курса живописного факультета. Официальным руководителем мастерской был профессор Павел Александрович Шиллинговский.

Впервые я увидел Ивана Яковлевича на уроке интерпретации, который назначался раз в две недели и посещение которого не было обязательным. До этого я был порядочно наслышан о Билибине от студентов, у него учившихся. Про него говорили разное. Говорили, к примеру, что он не сердится за непосещение его часов, говорили, что если он задерживается в гастрономе, то приходит на занятия в Академии не в духе. Говорили о его необычайной требовательности к исполнению заданий по книжной графике, которую он вел. Говорили, что Иван Яковлевич чудак.

Кроме книжной графики, Билибин вел занятия по интерпретации. Во время этих уроков он учил студентов графическим приемам. Поставленный перед учениками предмет нужно было сработать с помощью кисти и черной несмываемой туши таким образом, чтобы каждая линия и каждое пятно имели свою точную и определенную форму и характер.

Когда, наконец, настал день, на который была назначена интерпретация, минут за пять до начала урока, в класс вошел Иван Яковлевич, поздоровался с нами и сел к столу. Вскоре мы уже работали, рисуя чучело совы, отобранное и поставленное им накануне для нас. Через некоторое время Иван Яковлевич встал и принялся ходить по мастерской. Рисуя, я невольно краем глаза наблюдал за ним.

Какой-то он был несказочный, этот Билибин. Ровно подстриженная прямоугольная бородка, галстук бабочкой, серебро гладко зачесанных назад волос, да и походка путешественника — как-то все скорее напоминало туриста. А в голове возникали столь знакомые с детства рисунки к русским сказкам, в хитрых, затейливо нарисованных рамках, с необыкновенными лесами, где жили удивительные, ни с чем не сравнимые чудеса. Несколько разочарованный, я уткнулся в свой рисунок. А Иван Яковлевич тем временем уже обдумал и начинал один из своих знаменитых монологов. Впоследствии я узнал, что у него было несколько излюбленных тем, которыми он любил делиться со студентами. Приступал он к ним неожиданно для всех присутствующих и доставлял им много удовольствия. На этот раз он, как бы размышляя и немножко заикаясь, говорил о том, что его, билибинское, тело природою устроено дурно, что было бы куда лучше, если бы он мог не только ходить, как он сейчас вот ходит по классу, но и скакать. Скакать ему нужно было бы на манер блохи, с тем только, чтобы прыжки эти были бы по его билибинскому росту и силе. Тогда, говорил Иван Яковлевич, первым бы прыжком он с Петроградской стороны, где жил, опустился бы у здания бывшей Фондовой биржи на Пушкинской площади; следующим прыжком он мечтал попасть в гастроном по поручению Александры Васильевны, а затем уже и последний, третий, прыжок в Академию на набережную, к нам, студентам.

Закончив это под дружный наш хохот, он, видимо смущенный, уходит в соседнюю мастерскую, но только с тем, чтобы сейчас же вернуться и сделать самому себе выговор. "Во время занятий по интерпретации понес такое... про блоху..."

Надвигался конец семестра, а с ним и сдача заданий по книжной графике. Формулировалось задание просто. Каждый студент мог выбрать для себя любимую интересующую его книгу и сделать по этой книге художественное ее оформление. Каждый делал столько, сколько хотел. Один ограничивался, скажем, шмуцтитулами к книге стихов, а другой делал полностью все оформление книги, включая и иллюстрации в целую полосу. Студенты, любившие книжное оформление больше других предметов (литография, офорт), сразу обнаруживали себя, составляя таким образом ядро интересующихся книгой. Можно было ожидать от них в будущем и специализации в этом виде искусства.

Учиться у Ивана Яковлевича было одновременно и легко и трудно. Его принцип — полная свобода студентам при максимальных требованиях — до сих пор является предметом дебатов среди нас, художников.

Метод Билибина, который, как я уверен, был им осознан совершенно (он все додумывал до конца), был, на мой взгляд, безупречен и имел удивительный по результатам воспитательный характер.

По сути, Иван Яковлевич никогда не выступал в роли педагога. Всякие сентенции ему были чужды совершенно. Этакое педагогическое чванство или, что еще хуже, профессорский снобизм были ему непонятны и, очевидно, ненужны. Иван Яковлевич Билибин, известный иллюстратор русских народных сказок, член общества "Мир искусства", явно не нуждался в укреплении своего авторитета.

В мастерской он был как бы в роли нашего главного художественного редактора — так мне рисуется характер его отношений с нами,— редактора, который поставил своей целью привлечь в свое издательство молодежь. Именно поэтому, наверное, атмосфера в мастерской была вовсе лишена рутины и каждый старался изо всех сил понравиться "Ивану". Здесь следует отметить еще одно удивительное качество Ивана Яковлевича — это широту взглядов на художественные явления, пусть даже этими "явлениями" были наши курсовые задания. Здесь уместно, наверно, сказать, что билибинские работы нынче известны всем, они стали как бы хрестоматийными. Все знают, что он создал свой, билибинский стиль, с ним можно соглашаться или спорить, но отменить его мы не в состоянии, потому что он является уже чертой времени, в котором жил Билибин. Все это я напоминаю лишь потому, что среди бывших студентов Билибина нет таких, кто взял бы на себя смелость сказать, что Иван Яковлевич где-либо или когда-либо, даже в самой осторожной форме, был склонен навязывать студентам свой стиль.

Как я уже сказал, посещение часов, отведенных книжной графике, было делом совершенно свободным, и мастерская в эти дни бывала полупустой. В такой вот мастерской сидели, бывало, два, три студента, это из тех, у которых всегда особая нужда до Ивана Яковлевича. А вот и он. В шубе, с палкой, с неизменным, видавшим виды портфелем и уж, конечно, с книгами. Их, этих тяжелых книг, перевязанных веревкой, приносил он нам, студентам, великое множество. Академия художеств обладает первоклассной библиотекой, которая способна удовлетворить очень придирчивых посетителей, дать почти любую справку. Тем не менее студенты чаще всего не отличались особенным умением разыскивать в библиотеке необходимый материал, а если иметь в виду еще эту художественную нашу ленцу, то станет понятно, почему Иван Яковлевич взял на себя еще и роль библиотекаря мастерской.