Мирон Черненко - Фернандель. Мастера зарубежного киноискусства

В связи с этим несколько замечаний. Не раз и не два приходилось читать размышления о гиньольной комедии которые можно свести к следующему: «Ишь, до чего докатились! Над покойником смеются! Над самым святым!» Иначе говоря: гиньоль трактуется, как последняя ступень морального падения. Между тем все не так просто, и причитания по поводу распущенности комедиографов следовало бы заменить мало-мальски спокойным анализом.

Гиньольный юмор вертится в специфическом кругу смертей, убийств, духов и покойников. И это отталкивает. Но достаточно задуматься над генеалогией комического «макабра» (что значит попросту — погребальный) и сразу же, по одному звучанию, возникает «данс макабр» танец смерти со средневековых гравюр. В те давние времена смерть была положительным героем искусства: в мистериях, интермедиях, гравюрах, даже фресках она карала негодяев, равняла перед лицом могилы сильных и слабых, богатых и бедных. Была союзником, когда убирала врага, была освободителем от «земной юдоли», когда приходила за тобой. Как заметил кто-то из исследователей средневековой культуры, религия поднимала смерть на пьедестал чудесной необходимости и потому позволяла относиться к ней с юмором; вспомним хотя бы русскую поговорку: все там будем — улыбку, освобождающую от страха перед уходом из этого мира.

Затем традиция была забыта. Не последнюю роль сыграло и то, что конкретность загробного мира, несомненная для человека средних веков, исчезла для человека нашего времени. Не способствовало и то, что это время было эпохой все более и более увеличивающихся массовых насильственных смертей.

Гиньольная комедия была гротескным протестом против всеобщей привычности всеобщего ужаса. Потому-то, придя из Америки, она нашла в послевоенной Европе радушный прием, нашла зрителя, принявшего математически дозированную смесь приятного ужаса, иронической ухмылки и вполне конкретных объяснений окружающего абсурда.

Фернандель и здесь оказался первым. После «Летающего шкафа» он снялся в полутора десятках гиньолей: и в том варианте, где несколько банд со вкусом уничтожают друг друга, и в том, где нормально робкий человек впутывается в нескончаемую цепь преступлений, где трупы падают густо и живописно: с ножом в спине, с пулей в черепе, на улице, в постели, на природе, из шкафа, — всюду, и все в самом буквальном смысле валятся на смертельно перепуганного простака.

Впрочем, вот он… Его зовут Виктор Бонифас, «Героический господин Бонифас», человек, живущий без приключений. Но однажды, укладываясь спать, он находит в постели труп. Бонифас отправляется в полицию, но по пути его похищают гангстеры. Его вот-вот прикончат, но вокруг гибнут другие. В результате Бонифаса принимают за страшного бандита: в мире механизированного насилия, где полиция появляется лишь для того, чтобы зарегистрировать покойников, Бонифасу приходится помалкивать. Он погрязает еще глубже, в него влюбляется демоническая блондинка… Но герой не выдерживает марки. Гангстеров ловят, блондинка исчезает, Бонифас возвращается в свою квартирку, с опаской оглядывая углы. На этот раз обошлось…

Поставил эту картину в сорок девятом году Морис Лабро. Годом позже он продолжил приключения своего героя. И на второй картине стоит остановиться подробнее, ибо в ней появляется новый мотив, заявленный в самом названии — «Бонифас-сомнамбула».

Это тоже не чистый гиньоль, но Фернандель уже привыкает к хлещущей со всех сторон крови, к тихим покойникам, к пистолетам и кастетам. Он и профессию выбрал не самую типичную — служит частным сыщиком в ювелирном магазине. Впрочем, разве это сыщик? Сиди восемь рабочих часов у телевизионного экрана и гляди, чтобы покупатель не увел колье или диадему с прилавка. А ежели уведет, выйди, пригласи почтенного мсье с фальшивым протезом, конфискуй протез с украденным и вызови полицию. И снова сиди, и слушай восхищенное кудахтанье хорошеньких продавщиц, и выйди — прогуляться скользящей походкой Хемфри Богарта… А потом — третьеразрядный отель, узкая комнатка под крышей, унылый быт, а всей романтики — только звание детектива. Но у Тартарена остается ночь, тот самый долюмьеровский кинематограф, который описал еще Доде: «В темноте и при горизонтальном положении фантазия Тартарена, и без того обладавшая непостижимой силой, разыгрывалась, и пред его мысленным взором, как на «складных картинах», которые ему показывали в детстве, проходили многообразные чудовищные пытки…» Итак, скука днем, разгулявшееся воображение ночью. Еще не так давно Каммаж предоставил бы тарасконцу вовсю наслаждаться снами. Но «Бонифас» вышел в начале пятидесятых годов. На время сны исчезли из кинематографа. Но режиссер слышал что-то о Фрейде — вытеснение, сублимация. Значит, так, ночью подсознание выходит наружу, и Фернандель… Правильно, если днем он сыщик, то ночью — грабитель!

И Лабро погружает Париж во мрак, поднимает Бонифаса с постели и выводит в пижаме на крыши, карнизы, лестницы и брандмауэры. И Бонифас наткнется здесь на бандитов, и бандиты вздрогнут, увидев знаменитого детектива, но лунатик пройдет мимо и не заметит, и нечаянно сбросит одного вниз, и, вспомнив о чем-то, повернет назад, нечаянно же столкнет другого, вернется в спальню, наденет черный котелок и снова пойдет по проводу над улицей. А бандиты, изнемогшие от треволнений, устроятся на отдых в его мансарде, обшарят шкафы, пока неутомимый сыщик не спустится с огромной люстры в свой магазин, обойдет заснувшего стража с берданкой, профессионально пошевелит пальцами, вскроет витрину и, опустив в карман пижамы жемчужное ожерелье, столь же невозмутимо вернется обратно. И сыщики вздрогнут снова, но Бонифас не заметит их опять, достанет со шкафа коробку из-под обуви и бросит в нее, уже полную до краев, добычу этой ночи.

А днем пойдет по своим собственным следам, и будет демонстрировать прельстительной хозяйке предполагаемую технику грабежа, с поразительной точностью повторяя жесты и походку ночного Бонифаса, и услышит от стражника, что, кажется, ночью он видел мсье детектива в пижаме и котелке вон там, на люстре, и, презрев этот бред, станет расставлять западни и ловушки у витрин, и мимоходом влюбится в роскошную блондинку, и добьется свидания. А ночью все повторится сначала: гангстеры дождутся, пока не заснет Бонифас, и пойдут за ним по крышам, замирая и останавливаясь. А Бонифас присядет на той же люстре, свесив ноги вниз, достанет из кармана спиннинг и забросит крючок в витрину, зацепит очередную золотую рыбку и побредет назад, даже не услышав выстрела, которым проводит его ошалевший стражник, и пройдет мимо окон отеля, и блондинка окликнет его, и примет вытянутые руки лунатика за объятие, и прижмется, и поцелует, а Бонифас уверенно поведет ее к кровати, не забыв приколоть к распахнутому халатику только что украденную брошь. А часом позже отколет брошь с заснувшей Стеллы, привычно протянет руки и отправится восвояси.