Анатолий Маляр - Записки одессита. Оккупация и после…

Возле школы № 117 размещались многоместные автобусы с набалдашниками возле фар. По мостовой с грохотом проезжали повозки, запряженные очень большими лошадями. Их называли немецкими. Таких битюгов я до того не видел.

В нашем дворе стояли рядами автомобили-амфибии и несколько легковых BMW. Солдаты занимались их ремонтом. Никто из них не носил оружия, кроме офицеров: оно мешало при работе.

Денщик нашего соседа-постояльца был очень общительным и веселым немцем. Он очень любил выпить и знал всех соседей нашей парадной поименно. При этом даже в самом подпитом состоянии ни с кем не бывал груб. То, что он чуть не оторвал мне ухо, было лучше, чем если бы я начал экспериментировать с гранатами. Тогда на него обижался, а теперь — нет.

Период немецкой оккупации казался менее кровавым. С деревьев были сняты почерневшие трупы, не стало слышно стрельбы, по крайней мере, в центре города. Солдаты относились к малолетним детям дружелюбно. Возможно, глядя на нас, они вспоминали о своих малышах, которых уже ожидала такая же незавидная участь. Война есть война, и немецкие солдаты не были овечками в униформе, но они уже не были в своем большинстве и бездумными убийцами.

Город стали бомбить и довольно часто. Многие дома в центре горели, о других районах я не знал. Особый запах горелых жилищ распространялся по улицам. Он не выветривался никаким ветром с моря и ощущался даже тогда, когда дома уже не горели.

Развалин возникло много на всех кварталах и внутри их: на Жуковской, Ришельевской, Екатерининской, Еврейской и других улицах.

Не знаю, кто нас надоумил собирать осколки, но мы собирали их после каждой бомбежки и радовались, когда они были еще теплыми. Казалось, что мы бегали за каким-то чудом. Вот она, «везуха»! И в головах наших даже не возникал вопрос, куда и зачем бежим. Летит самолет, свистят бомбы. Куда они попадут? Успеем увидеть, куда полетят осколки? Когда бомбы попадали на тротуары или мостовую, в воронке из земли торчало много теплых осколков…

Взрослые говорили, что бомбят наши самолеты. Кто такие «наши» я не знал и не придавал этому значения. Немецкие водители стали интенсивно готовить свои автомобили к эвакуации. Возле машин стояли открытые банки со смазкой, они были красивыми и ярко-разноцветными. Водители набирали в большие металлические шприцы их содержимое и залазили под автомобили. Нам было интересно заглядывать под днище и смотреть, как они работают.

В последний месяц оккупации Одессу бомбили настолько часто, что во время налетов жители даже никуда не уходили из своих комнат. Бомбы свистели по-разному, и нельзя было угадать, куда они попадут. Пацаны бегали по улицам под этот свист и слушали взрывы, не воспринимая их, как что-то опасное.

Возможно, наши самолеты бомбили город без какой-либо системы, сбрасывали бомбы в центр города «на удачу», которая улыбалась чаще немцам, чем тем, «кто был на территории, временно занятой врагом…»

Везло немцам, проживавшим в нашем доме по улице Жуковского 19, и в № 15, зато горели под ярким южным солнцем обычные жилые дома. Сейчас несложно подсчитать, сколько тогда появилось развалок: на их месте построены «сталинки».

Погибли, в основном, те, кто не смог эвакуироваться при отступлении наших войск в начале войны — старики, дети, инвалиды, женщины, пережившие оккупацию. Возможно, кто-то и думал о детях и женщинах, но, видимо, главенствовала мысль вождя, что «русские бабы еще нарожают».

В то время обстановка в городе оставалась голодной и непонятной даже нам, малолетним…

Несмотря на то, что боевые действия явно приближались к Одессе, я не видел пьяных немецких солдат, а тем более, офицеров на улице или в нашем дворе. Позволял себе такое удовольствие только денщик жившего в нашей коммуне офицера. Но он по возрасту был старше остальных немцев и, наверное, поэтому вел себя свободнее. Да и обязанности у него были менее военные, чем у остальных. Возможно, по другим я не мог определить их «веселое» состояние, что тоже вероятно.

Несколько позже денщик стал пить все чаще. Однажды он совсем «развеселился» и стал бегать по квартирам и парадной лестнице, поливал всех встречных по дороге одеколоном из пульверизатора. Денщик громко кричал: «кригге (война) капут, Гитлер капут!», поясняя, что он едет в Германию к своим «киндер».

Хорошо, если ему это удалось, хотя вряд ли он смог избежать участи большинства своих соотечественников. Денщик даже не был похож на солдата. Он выглядел скорее, как официант, но не очень угодливый. Для этого пожилого человека война была морокой, она лишила его привычной порции пива, заменив его горькой водкой и всякой дрянью. Никак ему не хотелось, чтобы она докатилась до его семьи. Денщик ожидал, что это безобразие вот-вот закончится после всех поражений немецких войск на Востоке — Гитлер капут, война капут…

А война будет еще больше года косить веселых и умных, злых и глупых, хитрых и наглых, а больше всех она уложила в землю самых смелых, добрых и порядочных людей, о которых писали в графе извещения о смерти: «место захоронения — неизвестно».

Немцы, сменившие румын, не были благодетелями, они, по-видимому, ожидали от высшего командования каких-то действенных изменений в политике, направленных на прекращение войны, уже проигранной, вплоть до свержения Гитлера. Многие понимали, что не самым худшим вариантом для них будет плен, а некоторые ожидали скорого окончания войны и встречи с родными… Мне приходилось видеть таких немецких солдат и офицеров.

Школа уже не горела. Рядом с ее остовом немцы подожгли большой пассажирский автобус, видимо, починить его было невозможно. Рядом валялись фары от него, которые мы с Ленькой подобрали, затем влезли в машину, разместились на сиденье водителя и стали рулить, жужжа себе под нос.

Начался налет авиации, но мы ни на что не обращали внимания. Из горящего автомобиля мало, что можно было видеть, и только Ленькина мама тетя Дозя своим криком заставила нас выскочить из него.

Мы быстро перебежали дорогу и влетели в парадную дверь нашего дома, которую тетя Дозя успела закрыть на задвижку. Раздался взрыв фугасной бомбы, дверь рванулась, но удержалась на месте.

От автобуса осталась только рама, а рядом с ней образовалась воронка глубиной 5–7 метров и диаметром примерно пятнадцать. Так первый раз нам повезло, но мы этого еще не понимали.

Налеты на город становились все интенсивнее, и нам надоело собирать осколки бомб. Мы бегали смотреть на пожары. Видели плачущих женщин, собиравшихся возле горящих домов, но не воспринимали их горя близко. Чужую беду мы привыкли видеть постоянно.

Во время очередной бомбежки у меня на глазах бомба попала в дом, расположенный на улице Жуковского, куда-то между дворами № 20 и 22. Дом загорелся сразу в верхней своей части. Я побежал к нему, туда же подошли другие пацаны и несколько взрослых. Из парадной стали выходить уцелевшие жильцы, они выносили, что могли, а некоторые выводили стариков и детей с обезумевшими глазами. Они еще не поняли, что остались без крыши над головой.